— Правда.
— А я в Сочи работал в экскурсионном бюро, на гору Ахун туристочек водил…
— Ты рассказывал.
— Да.
Шли молча, только камешки под кроссовками перекатывались.
— Товарищ лейтенант, а покурим?
— А у тебя есть?
Двойственный по смыслу вопрос. Покурить — это совсем не значило закурить. Покурить — это означало курнуть травки. Вообще, курить с подчиненными — дело дрянное, но Витька-то был не полноценный офицер, а двухгодичник. Или еще круче — двухгадишник, то есть пришел на два года, нагадил и ушел. Это так майор Батов говорил. Ему видней — он настоящий военный, он на Витькиных глазах двух духов убил.
Сели в тени брошенной мазовской кабины, неизвестно для чего и как затащенной на половину осыпи. Филонов достал и принялся бережно колдовать.
— Это не трава, товарищ лейтенант. Это пластилин. Это не трава, мать ее ек! Это сама пыльца — самый смак! — Смесь зелено-серого порошка с беломоровым табачком раз за разом уходила с шершавой филоновской ладошки в гильзу папиросы. Слюнявил закрутку сержант очень неэстетично. Здесь у всех от жажды слюна была вязкая и липкая. И вот Филонов слюнил-слюнил папироску… Закурили.
— Вам пяточку, товарищ лейтенант.
— А скажи, много туристок там отодрал, на Ахун-горе?
— До-фи-га! Одна с Ленинграду была, мама родная! Сиська — четвертый номер. Сама худенькая, талия в четыре пальчика! А сосала! Я ее и так. И этак!
Витьке не нравилось, когда Филонов про девчонок из Ленинграда так рассказывал. Но теперь от подкурки у Витьки затылок на лоб наехал, и ему было все по бороде! Витьке вообще все угарно стало, хи-хи да ха-ха.
Филонов, по идее, дембель и для Витьки — гуся-первогодка авторитет. В этом парадокс: Витька лейтенант, но пороху не нюхал, а Филонов год в Афгане, и под Кандагаром в непосредственном соприкосновении побывал.
— Пойдем, товарищ лейтенант. Пора.
Опять руки Филонова сложились на железе «калаша», как руки распятого Господа.
Они шли, шли. Жарко. Жарко. Жалко, жалко… Кого жалко? Ха-ха-ха!!!
— Филонов?
— Ась?
— Фигась! Ха-ха-ха!
— Что-то подкурка забористая оказалась — разобрало. Совсем затылок на лоб налез.
Пришли. А вот и пришли. Наконец. Радоваться надо — живые пришли. Витька, правда, и не верил в опасность. Кругом столько войск! Рядом были соседи — десантура, хозяйство Барковского, а за горкой — вообще штаб дивизии стоял и приданные ей вертолетчики. Духов здесь не было. Может, только если ночью…
В вагончике третьего поста было жарко. Но здесь был кореш — старший лейтенант Валерка из Ленинграда — земеля. Зе-ме-ля! Слово такое нежное-нежное. Из самого Ленинграда, с Кировского проспекта!
— Валерка, а я сегодня дежурным по батальону…
— Ага, тебя вот Батов уже ищет. Бери вот трубочку.
Валерка смеялся. Он тоже уже покурил.
— Валерка! Земеля! Давай про Ленинград поговорим! — У Валерки на «точке» магнитофон и пленки с записью Квин «Ночь в опере» и Элис Купер «Мускул оф Лав».
— Ты че, не понял, Витек, тебя Батов к телефону!
— Цугаринов!
Цугаринов… это он… Витька Цугаринов.
— Цугаринов, ты где?
В ки-зде… на верхней полке…
— Цугаринов, бегом… лять… лять… лять… бегом!
Никуда Витька бегом не побежал, Батов свой уазик подослал… Десять минут кайфа — ветер-ветер-ветер, а на спидометре — семьдесят километров в час!
В вагоне у Батова были прапор Леша Старцев — Витька его боялся и уважал: Леша двумя пальцами позвоночник любому переломит — и лейтенант Грабой. Фамилия, что ли, еврейская, но мужик четкий. Повернуться, отойти-подойти, а так и не скажешь. Леша с Грабоем держали в ногах какого-то духа. Перепуганного, в брезентовых американских ботинках, такие из Пакистана им забрасывают. На башке что-то вроде чулка подвернутого. Бородка редкая, глазки блестят, бегают.
— Цугаринов!
Федоров толстой голой волосатой рукой лупил по накрытому ватманом столу.
— Цугаринов, ребята духа поймали, а дежурный на третьем посту груши околачивает!
Леша прижал афганца к полу.
— Как зовут?
Цугаринов икнул.
Дух побегал глазками и не издал ни звука.
— Он тебя понимает, мать твою, переводчик хренов? — обратился Батов к лейтенанту Долгову.
Дух посмотрел, на Батова и отвернулся.
— Он понимает, зря вы, тыщ маер на Долгова…
Леша Старцев еще ниже прижал духа к полу.
— Ты че подле парка делал? Ты его спроси, че он подле парка делал?
Долгов перевел: «Что ты делал в месте, где стоят русские машины»?
Ему стало так смешно, что он чуть не прыснул: на фарси «машины» так и будут «машины»…
— Слышь, Долгов, а он не таджик?
— Не, тыщ маер, он пуштун, я их по ноздрям узнаю! — Леша задорно посмотрел на Витьку и вдруг подмигнул.
— Так он по-таджикски-то и не понимает у тебя!
— Не, тыщ маер, у них все пуштуны по-таджикски понимают…
— Ты ведь партизан? — спросил Леша, еще ниже прижимая духа к полу.
— Цугаринов, я тебе сейчас вот как дежурному по батальону прикажу этого духа зарыть, ты понял?
Батов совсем озверел…
— Цугаринов, где твое оружие?
Витька полез в карман, нащупал «макар», он был на месте — тепленький, тяжеленький.
— Так, если он у нас не заговорит… Тыщ маер, давайте его как положено — сдадим в дивизию — три минуты на машине.
— А через минуту у меня, может, в парке фугас взорвется!
— Ах ты, зараза, — Батов выпростал из кобуры «стечкина» и с размаху…
Дух в страхе закрыл глаза и голову вжал в плечи… Хрустнула какая-то косточка на лице, и из рваной раны на пол густо закапала черная кровь…
Ну, теперь началось… Витьку заколотило колотуном. Он понял, что запахло трупом. Первая кровь пьянит акул. Пьянит до потери рассудка. Поезд покатился — не остановишь. Москва — Воронеж, хрен догонишь.
— Переведи ему!
— А че переводить?
Леша и сам может по-таджикски, он служил два года под Душанбе, у него друга духи украли, и он на сеструхе друга своего женился потом… Леха вывернул духу руку на перелом и шептал что-то в ухо. Тот: «А-А-А-АШ».
Майор передернул раму «стечкина», и по полу покатился красный патрон, похожий на эрегированный игрушечный член.
Вот и весь допрос.
