— Вовремя мы сюда успели, — сказал он. — Наши до Москвы добрались успешно, у них все в порядке, теперь они ждут от нас добрых вестей.
— Это телепатия? — спросил Нестеров.
Гонта отрицательно помотал головой:
— Нет. Я тебе уже говорил, что чужие мысли слышать я не могу. Только сигналы. Хорошие или плохие. Без подробностей. Сейчас я услышал хороший сигнал.
— Как им удалось выбраться?
— Да как тебе объяснить? — весело пожал плечами Гонта. — Пожалуй, я точно не скажу. Просто я не могу перечислить соединенные возможности четырех десятков селектов. Но когда обстоятельства вынуждают, хищникам рядом с ними делать просто нечего.
Очередная волна горечи затопила Нестерова.
— Почему же вы тогда… — начал было он и остановился под суровым взглядом Гонты.
— Мы это уже обсуждали, — сухо произнес Гонта. — Потому что Мы — не Они!
Он не сводил с Нестерова глаз, и тот в конце концов начал чувствовать себя не очень уютно.
— Хорошо, я все понял, — сказал он много ниже тоном. — Тогда ответь мне, пожалуйста, еще на один вопрос. Давно хотел его задать, да все как-то было неудобно.
— Спрашивай, — разрешил Гонта.
— Почему у всех селектов клички? Смешно даже, знаешь ли. Они ведь все очень известные люди… почти все, — поправился Нестеров и тут же поперхнулся, сообразив, что эта поправка может показаться Гонте обидной. Но Гонта ничуть не обиделся.
— Ты знаешь, наверное, просто привычка, — добродушно объяснил он. — Восемьдесят лет фактически в подполье провели. В полной конспирации. Кстати, в Испании наши коллеги тоже до сих пор грешат тем же самым. Ну и еще кое-где… в аналогичных, скажем, условиях окружающей среды. Дань традициям.
— Так где же она, твоя земля обетованная? — спросил Рыжкин, которому не терпелось увидеть то, к чему они стремились и во что он так и не мог заставить себя поверить. Кажется, он совсем не слушал разговора Гонты и Нестерова и все это время жадно оглядывал окрестности, будто искал, да никак не мог отыскать какую-то давнюю драгоценную потерю. — Ничего такого вроде не видно!
— Не видно, — очень серьезно согласился Гонта. — Но она здесь. Должна быть здесь. Или… ее вообще не существует.
— Ну так… — Рыжкин переминался с ноги на ногу, явно не зная, как себя вести. — Пошли тогда?
— Сначала я сам, — ответил Гонта. — Один. Ждите меня здесь. Я буду отсутствовать десять минут, не больше. Виктор, дай-ка на всякий случай автомат!
Он принял из рук Рыжкина оружие, отработанными движениями вставил магазин, передернул затвор и щелкнул предохранителем.
— Ну, я пошел, — буднично произнес Гонта. — Отвернитесь, а то глаза испортите!
Отвернувшись, Нестеров не стал зажмуриваться. И хотя солнце светило ему в лицо, Нестеров увидел свою тень от ослепительной, синевато-белой вспышки за своей спиной, словно туда с ясного неба пала молния. Он немедленно обернулся. Гонта исчез.
— Ну, дела! — ошеломленно пробормотал Рыжкин. — Я до последнего момента не верил…
— Вы с ним давно знакомы?
— С Евгением? Лет пятнадцать. Мы вместе начинали, в одной бригаде морпехами служили. Юные лейтенанты, понимаешь ли…
— И вы никогда о нем ничего не знали?.. Вот этого?
Рыжкин немного подумал и усмехнулся.
— Он веселый парень был. Везло ему всегда, словно он в рубахе родился, это все знали. И знаешь, что заметили? Всякая сволочь его стороной обходила. Словно побаивалась. Сволочи-то всякой везде хватает. Мы даже смеялись по этому поводу не раз. Например, был ротный старшина — вор. До Женьки сожрал такого же молодого лейтенанта с потрохами, потому что воровал вместе с начштабом бригады. Наглел по-черному, солдатам вместо формы обноски выдавал, продукты крал, тварь… Все ему с рук сходило. А Женька с ним только один раз поговорил, старшина тут же рапорт о переводе написал. И начштаба не вмешался. Я Женьке тогда сильно завидовал. Взвод у него был, словно кремлевская рота почетного караула. Ты понимаешь, он службу нес, как положено. И взвод его жил, как положено, как показывали в советском кино. Не по жизни, к которой все давно привыкли, а по писаному, по Уставу и по-человечески. Как и должно быть. Но, в общем, в остальном ничего особенного. Таких способностей я в нем не подозревал. И сейчас думаю: почему он их от меня так тщательно скрывал?
— Думаю, вы не должны обижаться, — мягко сказал Нестеров. — Ведь, в сущности, для вас бы мало что изменилось, если бы вы узнали тогда, а не сейчас. К тому же эти тайны всегда принадлежали не только ему одному.
— Верно, верно, — кивнул Рыжкин. — Да все я понимаю! И все равно — обидно. Потом он уволился. Я думал: зачем? Ему прямая дорога в академию и под генеральские погоны. Так и сказал ему, а Женька только засмеялся в ответ. Сказал: «Дорога у нас всех одна, на каком-то перекрестке обязательно встретимся». Так оно и получилось.
— Вы… — Нестеров немного помедлил, пытаясь как можно тактичнее сформулировать вопрос, но в конце концов решил оставить эти попытки и продолжил напрямую: — Вы пойдете туда насовсем?
Он показал на то место, где только что находился Гонта, и описал рукой неопределенную траекторию.
— А почему нет? — ответил Рыжкин очень спокойно. — Обрыдло мне тут все, давно уже обрыдло. Мне и так давно ясно, без этих ваших теорий, что страну нелюди захватили. И, сдается мне, насовсем. Так что если возьмете меня вместе с Галиной — это супруга моя — и пацанами…
Нестеров хотел было ответить, что вовсе не он решает, кого брать или не брать, да и вряд ли вообще этот вопрос имеет смысл, как вдруг пространство рядом с ними с треском прохудилось, а из образовавшейся прорехи — словно из соседней комнаты — вышел Гонта. Сопровождавшая его возвращение световая вспышка теперь не ослепила Нестерова и Рыжкина: не вспышка то была, а всего лишь краткое сияние густого фиолета. Автомат небрежно висел на его плече, Гонта улыбался счастливой, глуповато-бессмысленной улыбкой новорожденного, и Нестеров почувствовал, что винтик тисков тревоги, сжимавших его душу и сердце многие месяцы подряд, начал быстро-быстро раскручиваться.
— Ну, как вы тут, мужики? — весело спросил Гонта, но ответа не дождался, потому что в эту самую секунду со стороны болота донесся пронзительный женский крик.
* * *
Голая девка валялась на краю дивана, свесив голову вниз, поэтому сочащаяся откуда-то из гущи растрепанных волос кровь не пачкала белый шелк покрывала. Ключицу Перлова после удара дергало острой болью, вполне сравнимой с зубной, и он мысленно ругал себя за то, что так глупо сорвался. Нет, таблетка тут не поможет. Скорчившись, он поднялся с кресла, доковылял до зеркала и вытащил из ящика снаряженный шприц. Снял зубами защитный колпачок и всадил себе в бедро, воспринимая боль укола лишь в качестве прелюдии к долгожданному облегчению. Потом, зажмурившись, терпеливо ждал две минуты. Наконец терзавшие его тело когти расслабились, втянулись в меховые подушечки. Убираясь прочь из нервов и плоти, боль свернулась пушистым шаром где-то внутри плеча, ожидая окончания действия наркотика.
