Недели через три, когда советскую общественность всколыхнуло заявление ТАСС от 13 января 1953 года, поведавшее миру о «заговоре еврейских врачей», я понял, что, скорее всего, имел в виду недуживший вождь. И только тогда мне сделались ясными намёки: Сталину казалось элементарным то, о чём он говорил, но все мы, приученные закрывать глаза на «интернационализм», позволявший паразитировать одним, «избранным», за счёт других, «неизбранных», вряд ли по достоинству истолковали услышанные слова. Правда, я знал о «заварушке» в Чехословакии в октябре-ноябре (рассказал давний приятель, словак, привозивший в Москву кое-какую немецкую документацию), знал и о том, что группа Р.Сланского, прорвавшаяся к руководству, замышляла целиком овладеть страной и использовать её потенциал для укрепления Израиля, созданного в 1948 году при самой активной поддержке СССР, точнее, проеврейского лобби, имевшего влияние даже на Сталина. Группа Сланского передала Израилю в сто раз больше материальных средств, чем фиксировалось официальным решением; фактически страна была ограблена, и разоблачивший грабителей К.Готвальд был отравлен в Москве через неделю после смерти Иосифа Виссарионовича. Советские люди так и не узнали, что израильтяне одержали победу над арабами, используя пленных немецких танкистов и артиллеристов, а также отборные чехословацкие части…
Повторяю, тогда, слушая Сталина, я не мог себе даже представить, что речь идёт о еврейской угрозе, — масштабы угрозы совершенно ошеломляли…
— Да, мы победили, — медленно говорил Сталин, и по его напряжённому лицу было видно, что он тщательно выбирает слова. — Но главный враг, тенью сопровождающий нас со времён революции, только усилился, его власть сделалась мировой. Увы, мы тоже содействовали этому. И субъективно, и объективно. Будущее страны, товарищи, зависит теперь, главным образом, от успехов ваших разработок. Между тем, ситуация может перемениться. Ваша задача: настолько засекретить главные работы, чтобы даже работники госбезопасности, остановившись перед стальной дверью, какое-то время не могли сказать ничего определённого. Параллельные темы, ложные направления. Ваши главные специалисты должны быть в состоянии продолжать работу на оборону страны в любых условиях. Даже при перемене власти. Даже при оккупации…
Мы невольно переглянулись: есть стереотипы сознания, которые не мог в те минуты поколебать и Сталин.
— Я не оговорился, — хрипло повторил Сталин, и я вдруг увидел перед собой усталого и одинокого человека, искавшего поддержки. — Если советский народ не осознает новую ситуацию, о которой и я не знал в нужной степени, он не поймёт того, о чём ему скажет даже товарищ Сталин. И вы ведь вздрогнули и встрепенулись, не совсем верно понимая меня, потому что я не могу сказать вам сегодня больше того, что могу сказать… Пришла пора поменять всю теорию марксизма, которая порочна в своей основе. Это первый слой просвещения, самый простой и самый примитивный. Но поменять — этого не сделаешь одним махом. Наш противник внушает всем, что он пользовался поддержкой Ленина, и противопоставление Ленина и Сталина способно вызывать в стране раскол. У меня нет сегодня таких сил и средств, чтобы умиротворить десятки миллионов граждан, испытывающих в послевоенной стране огромные лишения. Плюс внешняя пропаганда и внутренние диверсии, которые с каждым днём усиливаются. Нужна постепенность, нужно время, нужны новые люди. Вопрос не одного дня и даже не одного года. Мы оказались заложниками собственной доверчивости. Легко изменить движение автомобиля или самолёта. Но инерцию движения великого народа не переменить в течение нескольких недель… Теперь я хотел бы знать, что вы усвоили из моих слов и должен ли я продолжить объяснения?
Все мы, руководители крупнейших оборонных предприятий, молчали. Видимо, никто из нас не имел той ясности, которая была нужна в этом разговоре.
Заговорил «старший», и с первых его слов я понял, что и он ориентируется ничуть не лучше. Хотя это был опытнейший волк оборонной сферы.
— Было бы недопустимым упрощением, товарищ Сталин, если бы я сказал, что мы прояснили себе наше положение и положение страны. Ясно, по крайней мере, что Вы имеете какие-то новые сведения и приняли решение действовать на основе этих сведений. Наша задача — заблаговременно и секретно подготовиться к продолжению работ по всей номенклатуре запланированных изделий… При этом я хотел бы заверить: мы выполним любое Ваше указание, в этом нет сомнений. Однако перемены, о которых Вы предупреждаете, могут быть и такими, которые лишат нас материальных средств и закупок необходимой техники…
Сталин пригладил усы и долго молчал. Он не был растерян, это ясно, но и он, видимо, цепенел перед значительностью слов, которые должен был произнести.
— В целом Вы меня правильно поняли. Хорошо уже, что никто не списывает сказанного на мой солидный возраст. Всё потом свалят на Сталина, когда его похоронят… Но я не хочу уйти, оставив страну неподготовленной к борьбе с главным её противником, с самого начала исказившим все цели революции… Ваш ответ доказывает, какая нелёгкая задача — повернуть убеждения миллионов… Тут нельзя спешить. Необходимо подготовить вначале когорту тех, кто прекрасно разбирался бы в новом положении… Что же касается трудностей, о которых вы говорите, в том числе и финансового порядка, я вижу только один выход: накапливайте средства, накапливайте ресурсы и материалы, создавайте складские запасы. Вам сейчас это позволено — действуйте. Главное — ни при каких обстоятельствах не потерять головы, не поддаться на демагогию противников, которые выступят под личиной самых искренних «друзей народа»… О, сколько лжи и клеветы они обрушат на души наших людей, — больше, чем бомб и снарядов обрушили немцы на наши города!.. Мы обязаны устоять, оставаясь верными главному: наше общество должно быть свободным от эксплуататоров, оно должно быть равным во всех своих проявлениях. Это должно быть трудовое и самое культурное общество. Завоевания последних десятилетий не должны быть поставлены под вопрос. Вот основа нашего патриотизма и основа нашей политики…
По дороге к Москве все молчали. Я думал о том, что Сталин не доверяет своему окружению и готовится к большим перестановкам.
Так бы оно и произошло. Но противники опередили его: Сталин был убит в начале марта своим окружением, которому Берия и Каганович (видимо, они) сумели внушить, что большинство членов Политбюро находится уже на волосок от расстрела в бетонированных камерах. Трусость пересилила — провокация удалась…
В ожидании последнего штурма
Он переходил от одной амбразуры к другой, вглядывался вдаль, пытаясь определить, с какой стороны грозит атака. Болели ноги, хотелось лечь, как-либо освободиться от всего этого напряжения
Час назад они внезапно атаковали с двух сторон. Он даже растерялся. Если бы не поддержка, он был бы уже в лапах «доброжелателей».
Он и его товарищ дали несколько автоматных очередей, и подступавшие вначале залегли, а потом развернулись и побежали.
Понятно, они хотят взять его живьём. Но это, конечно, не означает, что они не будут вновь штурмовать его последнего прибежища… Всё было решено давно. Но тревоги не оставляли. Кажется, ни на что уже не оставалось сил, но по-прежнему давили обиды…
