…Сидевший напротив нее мужчина улыбнулся в ответ, зато его жена сузила рот в такую злобную и напряженную щель, что Анюта осеклась и заткнулась.
– Странный вы менеджер, – звенящим голосом сказала жена. – Вы должны нас уговаривать. А вы что делаете?
– Выражаю свою точку зрения, – ответила Анюта, матерясь про себя в свой собственный адрес.
– Кому она интересна, ваша точка зрения? – мгновенно парировала женщина.
Она так быстро нашлась, так быстро завелась и так радостно расправилась при первом намеке на скандал, что Анюта сразу поняла: это дело для женщины привычное. А также любимое. Главное дело жизни, если можно так выразиться. Настоящая истеричка (самый ненавистный для Анюты тип человека).
– Вы правы, – примирительно сказала она, раскладывая проспекты курортов Шарм-эль-Шейха (тринадцать градусов тепла – ужас! Но ведь эта дамочка прочитала в журнале, что «в Красном море купаются круглый год», и теперь непоколебимо стоит на этом). – Самые лучшие отели находятся в стороне от главной бухты, и вам придется выбирать, что важнее: роскошный отель или возможность вечерами находиться в центре тусовки.
Женщина высокомерно хмыкнула – она теперь не верила ни одному Анютиному слову – и немного беспомощно оглянулась на мужа. Посмотрела на него и Анюта.
Нет, ее сердце не екнуло. Человек, сидевший напротив, конечно, был очень приятен – немного полноват (худых она терпеть не могла), широк в плечах, с огромными бицепсами и гладко выбритой головой. У него было правильное лицо и очень красивая улыбка – на все имеющиеся зубы, а зубы у него имелись белые и ровные. «Лет сорок» – подумала она, и это было первое, что она о нем подумала.
Разумеется, его социальный статус был ей понятен и без слов. Такие диагнозы она ставила мгновенно. Его диагноз назывался «Шарм-эль-Шейх». Красивая такая, экзотическая болезнь. Пятьсот тире семьсот долларов в месяц. Почему? Да потому, что дешево это – Египет зимой. Тринадцать градусов, что бы там в журналах ни писали. Денег на Гоа или на Пхукет не хватает (про Доминиканскую республику помолчим), а претензии уже есть – жить недавно стали лучше. Только недавно – если бы давно, то уже поездили бы и знали, что в Египет надо попозже.
Из зарплаты, помноженной на бицепсы, вырисовывалась и профессия. «Начальник охраны» – решила она, но когда пробежала глазами по анкетам, чуть не присвистнула, даже хотела спросить, давно ли их стали выпускать за границу. Ей показалось, что он понял этот не прозвучавший вопрос. «Это только звучит громко, – сказал он. – На самом деле, я обычный военный. Непрестижная профессия по нынешним временам, правда?»
Жена злобно фыркнула, явно соглашаясь. Анюта пожала плечами: семейная жизнь этих моржей была не безоблачной («Тебе бы, Анюта, следователем работать!» – всегда говорили ее знакомые), но она не собиралась подбрасывать хворост в костер. Профессию военного Анюта считала престижной и диагноз его зарплате, который она только что сама поставила, относился не к нему, а к государству.
Ее тогдашний любовник был аудитором. Его диагноз был «Капри» и даже «Куршевель». Правда, в Куршевеле он так отчаянно пыхтел, оплачивая счета, что было заметно: парень сел не в свои сани, встал не на свои лыжи. Но имелось у него и множество других диагнозов, главный среди которых был страшным и безоговорочным приговором, не подлежащим обжалованию: «не родной – и все тут!»
– До главной бухты ходят бесплатные автобусы, – сказала она, протягивая руку за паспортами. – Хочу предупредить также, что в самом «Хайате» очень дорогие рестораны… – Ее будущая беда и ее будущее счастье глянули на нее с розовой полосатой страницы.
…Она задумалась, и притормозившая рядом машина обдала ее талым снегом с ног до головы. В стекле передней двери появилась неудобно изогнутая фигура и лысая голова, смешно наморщившая лоб.
– Ну вот, – сказала Анюта, усаживаясь рядом. – Очень показательная сцена!
– Я забрызгал грязью твою честь? – догадался Левицкий и ткнулся носом в место соединения Анютиной шеи и ключицы. – Бедненькая! Даже твои сумасшедшие запахи и те замерзли! О чем ты задумалась на этой ужасной остановке? О том, что зря тратишь на меня свою жизнь?
– Я думала, что не люблю зиму, но это не имеет никакого смысла, поскольку зима – большая часть жизни… Значит ли это, что я не люблю жизнь?.. Почему ты опоздал?
– Прости! Сорок минут на таком ветру!
– Семьдесят минут на таком ветру!
– Да, пятьдесят минут на таком ветру – прости! У меня было совещание.
– По поводу взрывов в метро?
– Нет, по поводу вампиров.
– Оборотней решили переименовать? – серьезно спросила Анюта. Левицкий засмеялся.
Они ехали на дачу. Анюта считала, что жена Левицкого в отъезде и только поэтому он решился на посещение фамильного дома с любовницей. На самом деле, его двойная жизнь уже год как была легитимной. Разумеется, жена все знала про нее. Она бы предпочла не знать, она пряталась от этой правды, как могла, но какая-то записка оказалась совсем уж вызывающе положенной на самое видное место (Левицкий вспомнил о записке почти сразу же, в гараже, он еще мог вернуться, убрать ее, пока жена спала, но, отряхивая снег со щетки, вдруг решил, что оно и к лучшему). Левицкий немного надеялся на то, что жена предпримет самые решительные действия, поскольку всю их совместную жизнь она играла роль «беспредельщика», для которого важна только собственная гордость. Оказалось, жена – неплохая актриса.
Вечером его встретила новая женщина – печальная, смиренная, обреченная и страшно больная. Это была поразительная метаморфоза, и именно она поставила его в тупик, поскольку Левицкий готовился к буре и натиску («Ты испортил мою жизнь, ублюдок! Ничтожество, что ты держишься за эту работу?! Да ты знаешь, сколько зарабатывает Охромеев?»), а столкнулся с печальным кладбищенским ветерком, разрывающим сердце.
Жена согласилась «переждать» – что было совсем невероятно! Бороться с этим новым явлением Левицкий не умел, оставалось только смириться и тоже ждать, но вот уже год, как некоторое изумление не сходило с его лица.
… – Знаешь, очень странная история с этими письмами, – сказал Левицкий, выруливая на трассу, ведущую из города. – Это если отвлечься от дебильной версии о терроризме.
– А почему все-таки не терроризм? – спросила Анюта.
– Во-первых, мышьяк, – сказал Левицкий. – Это тебе не рицин, хотя и рицин – сомнительное оружие. Ну что такое несколько граммов мышьяка! От них могла пострадать только старая слепая женщина, и то при стечении сразу нескольких фатальных обстоятельств.
– Наша медицина – одно сплошное фатальное обстоятельство, – зло сказала Анюта.
– Это точно. Но я бы не рассчитывал на пособничество нашей медицины при планировании террористического акта…
– А может, запугивали? Это ведь одна из целей террористов.
– Шесть писем, Анюта! Шесть писем! Не шесть тысяч, даже не шестьдесят. Уже две недели с момента отправки и больше ничего не произошло. Кого могут напугать шесть случаев?
