Хлынов все-таки поднял оружие. В десяти метрах от медведя промахнуться было бы мудрено. Граф встал на тропе, закрывая зверя от огня, раскинул руки:
— Ich sage schon: kein Schos!
[4]
Он видел, что Федор Тихий перехватил ствол ружья Володьки, что-то убеждающе мычит, делает знаки. В конце концов Саша Хлынов все-таки бабахнул, но в воздух, как и тогда, на дороге. Медведица рявкнула в ответ, и неизвестно, какой звук сильнее, но все-таки убралась искать другой водопой, обиженно ворча, раздавая шлепки медвежатам.
А граф демонстративно пожал руку Федору Тихому, и произнес долгую речь по-немецки, восхваляя предусмотрительность и логику именно этого проводника.
В этот раз глаза и лицо у Тихого были такие же, как и тогда, на дороге. Ну, зверь, ну большой и сильный, ну отогнали… Ну, не хотелось стрелять. Все обычное, все как всегда, таежные скучные будни.
Граф хорошо помнил, когда у Тихона стали другие глаза: на следующий же день, когда граф рано поутру отправился в лес с рулоном дорогой туалетной бумаги — крепированного пипифакса. Дело в том, что отсутствие современного туалета несколько угнетало графа, но со временем он даже стал находить некоторую прелесть в том, чтобы покакать на лоне природы. То есть конечно, проводники в два счета построили бы дощатое сооружение над ямой; ухмылялись бы, но строили: раз графу нужно, да еще если он платит валютой, какие вообще тут проблемы?! Только что такое это «дощатое сооружение»? Гигиены все равно никакой, все остается в яме под тобой, и не только отходы твоей лично жизнедеятельности, а всего отряда. Запах, возможность заразы, огромные синие мухи, абсолютно некультурное жужжание…
В лесу какать было несравненно интереснее: свежий ветерок, травы качаются, щекочут попу, летают не противные мухи, на которых не хватило ДДТ, а бабочки и жучки, и всегда можно увидеть что-нибудь интересное.
Вот только удаляться в лес под взорами десятков глаз граф Черноу все-таки стеснялся, и уходить старался рано утром, вставая еще раньше охотников. Непростое занятие, учитывая, что охотники вставали чуть ли не с первым светом. Но Черноу обычно удавалось, и тогда он (иногда еще в темноте) отходил от лагеря, не сопровождаемый ничьими взглядами, без неприятных попыток охранять его в лесу… Потому что одна из первых истин, кои усвоил Черноу — тайга так же «опасна», как лес под Веной или в Татрах
[5]
. И что ходить по тайге, соблюдая простейшие правила безопасности, он вполне может и один. Так что граф, повесив на плечо двустволку бельгийской фирмы «Даннхилл и сыновья», отправился мирно покакать перед началом бурного охотничьего дня. Шел граф по звериной тропе, на которой вчера чуть не убили медведицу, и от нее свернул прямо в лес. И прошел всего несколько метров…
Потому что на земле явственно виднелась лежка — попросту говоря то место, где совсем недавно лежал здоровенный медведище. Насколько Черноу мог разбираться в медведях, зверь был крупнее вчерашней медведицы. И что совершенно непонятно — пришел из чащи леса и прилег в нескольких метрах от тропы. Ревела медведица, кричали и стреляли люди, а он лежал и наблюдал, не выдавая себя ни движением, ни звуком. Ни запахом, что в той же степени невероятно. Это был какой-то непостижимый, ничем не пахнущий медведь. И поведение непостижимое: лежал, не сделав абсолютно ничего, не выдав себя ни звуком, ни движением.
Забыв про свой пипифакс, граф вышел на тропу и убедился — с того места, где он стоял вчера, где скопились люди, защищавшие лагерь, легко просматривалось место лежки. Стоило зверю встать в полный рост, и разве что слепой не обнаружил бы медведя в этом месте. Значит, зверь или залег здесь заранее, или подполз. Граф опять кинулся к лежке.
…Никаких следов ползущего зверя! Следы спокойно идущего медведя тянулись из лесной чащи. Зверь пришел и улегся, спрятал себя там, где счел нужным, и пролежал очень долго. Залечь заранее именно здесь он мог только с одной-единственной целью: чтобы посмотреть, как люди управятся с медведицей. Для чего, в свою очередь, необходимо было знать, что сюда вечерами выходит медведица, предсказывать поведение людей… Пришел, пока все строили лагерь, чуть ли не на глазах людей, прилег и вот так лежал, пока не пришла медведица, и он смог посмотреть, что и кто станет делать… Этот медведь планировал, строил модели, чуть ли не предвосхищал события.
От лежки вели новые следы, и вовсе не в лес. Следы вели ближе к лагерю… Странные следы: такое впечатление, что медведь шел на цыпочках, опираясь только на подушечки лап. «Бог мой! — покрылся холодным потом граф. — Он же подкрадывался!». Однако ночью ничего не произошло; никто не напал на лагерь, никто не исчез и не оказался поранен. И понятно, почему — в нескольких метрах от палаток виднеется новая лежка. В этом месте зверь пролежал еще дольше, чем на первом, и так же на цыпочках осторожно ушел в лес.
Зверь не напал. Он никого не выслеживал. Он не хотел никого убивать и вообще не охотился. Зверь пролежал несколько часов как раз там, где сидели проводники, пили чай (и не только чай), вели долгие разговоры. Зверь вел себя так тихо, так осторожно, что профессиональные охотники даже не заподозрили его присутствия. Но что он мог тут делать, лежа совсем поблизости от костра, палаток и говорящих людей? Что, неужели слушать разговоры?!
Граф Черноу сам улыбнулся своим безумным мыслям, но скажите на милость, что же он еще мог предположить? Вот факты: медведь тихо пришел, полежал там, где должна была спустя несколько часов пройти медведица — прямо на лагерь. Потом он дождался темноты, и пользуясь темнотой, переместился в другое место, где ничего, кроме разговоров, его не могло бы заинтересовать. Так он лежал, слушал беседы людей, наблюдал за ними (в том числе естественно, и за Черноу), и так дождался, когда все лягут спать. Тогда медведь тихо-тихо, по-прежнему не обнаруживая себя ничем, удалился.
Да! И еще медведь каким-то непонятным образом изменил или уничтожил свой запах — потому что если даже медведь не источает «аромата» тухлятины, в которой обожает валяться, тяжелый запах зверя чувствуется за десятки метров. Вчера вечером, в темноте, ветер менялся несколько раз, но никакого запаха Черноу, хоть убейте, не слышал.
Трудно сказать, как долго стоял над этой лежкой Черноу; во всяком случае, стоял он до тех пор, пока его нашел здесь Федор Тихий. Вот тут, в сереньком утреннем свете, и состоялся первый раз диалог глаз австрийского графа и немого русского охотника.
«Они же разумные!» — говорил широко распахнутый взгляд графа. Граф постучал себя и Тихого по голове, а потом показал на лежку — для убедительности.
«Разумные!» — подтверждали и кивки, и глаза Тихого.
«Это не звери!» — уверял граф, показывая — у этого медведя нет ничего общего с другими зверьми.
«Конечно, ну какие там звери» — пожимал Федор плечами.
