Зверь не делал ничего, что должно было бы напугать Федора. Никакой агрессии, он просто стоял и смотрел. Тихий припал к земле. Потянул финку из голенища. «Не дай, Господи!» — выдохнулось внутри. Но медведь и не думал нападать; Федору он показался таким же, как тот, давешний, кто нес его всю ночь и наконец принес его сюда. В чем таким же? Ну, таким же лишенным агрессии, таким же спокойным и разумным. При том, что Федор сам не мог бы сказать, почему он так оценивает этих двух медведей.
Зверь постоял и исчез. Раз! И его уже не было на берегу. А Федор полежал, подождал, понервничал… А вдруг зверь тихо обойдет водоем и выйдет из этого леска?! Но в конце концов, Федор Тихий успокоился и стал есть кашу, а потом поставил еще полную кружку — на чай.
Так он и лежал навзничь до вечера — только раз сполз в водоем купаться — от удивительной воды ссадины на груди уже покрылись новенькой розовой кожей. И кроме того, ему просто хотелось купаться.
К вечеру стало прохладно, Федор оделся и сел спиной к дереву, поудобнее. Спать не стоило ложиться, пока не выйдет луна, не настанет глухая ночь: ведь хищники бродят не по ночам, как думают многие, а скорее именно в сумерки. По скорости, с которой исчезло дневное тепло, Федор тоже угадывал высокогорье.
И тут он опять появился! Не таясь, не пытаясь шагать бесшумно, двигался медведище. Федор Тихий сразу узнал в нем того, кто принес Федора в эти края. Зверь, которого он начал звать Спасителем — чтобы отличить от других, и чтобы отблагодарить. Нет, и правда — как его теперь благодарить?! Федор теперь не сомневался, что уж чего-чего, а опасности этот зверь совершенно в себе не несет… По крайней мере, для него, для Федора.
Медведь подошел совсем близко, и Федор увидел — в зубах у зверя было ружье. Ружье Федора Тихого, до которого он не мог дотянуться полтора суток тому назад, чтобы пустить в себя пулю. Зверь подошел вплотную к Федору, уронил оружие к нему на колени. Первой реакцией было осмотреть оружие. Нет, ну как осторожно он нес! Только в одном месте на цевье — небольшая царапина, и все. И вот что еще надо сделать — открыть замок оружия, заглянуть в стволы. Чисто! Федор закрыл ружье, снял с предохранителя, и только тогда поднял глаза. Медведь тихо стоял в двух шагах, голова почти уперлась Федору в грудь. С отвычки опять замутило от острого запаха зверя.
Медведь и не думал бояться; его не смущало, что в руках у Федора — две смерти, спящие до времени в стволах, и что он сам принес ему оружие; зверь внимательно наблюдал, и только. Спаситель… Назвать его, произнеся нужное сочетание звуков, Тихий не мог, но мысленно дал именно такое имя зверю, который принес его сюда.
Глазницы у медведя совершенно облеплены мошкой. Тут, на озере, мошки почти что не было; медведь пришел из мест, где мошки много. Федор протянул руку, коснулся пушистой шерсти зверя. Пусть он никогда не бил медведя — еще двое суток назад его поступок был совершенно для него невероятен. А вот сейчас он стал единственно возможным, и Федор начал с того, что прогнал, передавил руками всю мошку, скопившуюся возле глаз животного. Медведь не тронулся с места, не шелохнулся.
Федор понюхал собственную руку и убедился — теперь он сам пахнет почти как медведь. Тогда Федор обхватил руками жуткую башку, размером с колесо грузовика, прижался щекой к мохнатой щеке, возле желтоватых клыков. Слезы текли по лицу, по бороде спасенного, он буквально сотрясался от рыданий. Плакалось обо всем — о своем спасении, о благородстве зверя, о непонятности всего происшествия; о том, что как ни старайся, он не сможет отблагодарить медведя. Зверь же стоял неподвижно. Федор отстранился — лицо к лицу, нос к громадному, с коровий, черному носу.
И тогда зверь, не меняя выражения лица, облизал лицо Федора своим языком — громадным, как полотенце. Старательнее всего задерживался зверь на глазах и щеках — там, где слезы оставили следы.
Опять зверь ритмично фыркал и ворчал, понижая и повышая тон. Федор плохо реагировал на это. А потом — как мог, окарач кинулся к рюкзаку, достал здоровенную банку тушенки — голландскую говядину в собственном соку, открыл ножом. Нет, это был совсем необычный медведь. Зверь понюхал говядину, поднял голову — на одном уровне с сидящим Федором. И опять зафыркал, заворчал.
— Не понимаю! — сказал бы, разведя руки, Федор. — Прости, но я совсем не понимаю!
Так обязательно сказал бы Федор медведю, но он не умел говорить. И Федор только промычал нечто невразумительное, смущенно усмехнулся, и развел руками, пожал плечами, — мол, никак!
Зверь опять повернулся и исчез, на этот раз совсем не моментально. Тяжело, грузно вышагивал зверь, с хрустом давил валежник, не скрывался; болтался его забавный маленький хвостик на огромном огузке. Федор подумал, что зверь должен страшно устать — целые сутки бегал он взад-вперед — всякий раз с грузом в пасти. Постепенно зверь скрылся в лесу, а вооруженный Федор уже не опасался спать. И не боялся медведей… По крайней мере, здешних медведей, у озера. Подстелив на землю полиэтилен, накрывшись почти просохшим ватником, Федор Тихий спал беспробудным сном до самой утренней зари. А встав на утренней заре, когда еле розовела полоска горизонта меж двух гор, Федор нашел возле своего вчерашнего кострища еще и придавленного зайца. Опять сразу захотелось плакать — ну чего он возится с Федором, это медведь?! Или их несколько таких?! Тогда зачем он им, этим нескольким?!
Федор освежевал, стал жарить зайца, проковылял к озерцу — умыться, принести воды, чтобы поставить себе чаю. И тут на другом берегу захрустел валежник, затрещало. Этот медведь тоже не думал скрываться, размашисто шел себе к роднику. Послышался звук, от которого у Федора непроизвольно возникло желание схватиться за ружье: то особое, присущее только медведю ворчание, при котором звук идет, как бы резонируя в огромной утробе. Это ворчание исходит словно из недр всей медвежьей туши, а не просто из глотки и зева.
Зверь шел, припадая на переднюю левую лапу, нелепо загребая ею время от времени. Зверь сразу же прошел к скале — туда, где вырывался на поверхность земли ключ, торчали черепа зверей на кольях.
Тихий никак не мог понять — чего же его, медведя, понесло так далеко от озерца, как зверь, к его полному удивлению, стал вдруг совершать какие-то странные действия. Для начала медведь припал на обе передние ноги — так, что зад торчал высоко в воздухе, а голова почти что касалась земли. Потом зверь поднялся, сел на зад, и сидел так, по расчетам Федора, не меньше пятнадцати минут. Странно выглядели эти два почти одинаковых силуэта — каменный громадный, и живой, темный, крохотный в сравнении с первым. Потом зверь вдруг начал перетаптываться, будто совершая какой-то неведомый танец. Федору показалось, что он при этом пофыркивает и взрыкивает, как и его спаситель вчера, но уверенности не было — мешал веселый звон ключа.
Снова зверь кланялся скале и черепам, припадал к земле головой, что-то танцевал, припадая на переднюю левую лапу. Только потанцевав и покланявшись, медведь двинулся к водоему, ввалился в него так, что брызги полетели. И рявкнул: громко, весело, совсем не так, как только что, совсем без участия туши.
