Медведица провела ночь где-то поблизости и с первым светом опять загоняла медвежонка в воду. Потребовалось полчаса воплей, отрицательных взмахов руками и приплясываний прямо на пути зверя, чтобы медведица перестала губить свое чадо. Ну, и сделал он еще один укол…
К вечеру звереныш стал выглядеть получше, и даже пытался погнаться за жуком: жук сел зверенышу на нос и тут же, басовито жужжа, улетел. Незадолго до вечернего заката мать фыркала и ворчала что-то, и медвежонок тоже профыркал ответ. После чего медведица опять упала на передние лапы, склонилась до земли перед Федором, и ушла вместе со зверенышем. У медвежонка вид был еще дохлый, его временами шатало, и Федор совсем не был уверен, что зверек выживет. Но больше никогда не видел Федор ни медведицы, ни малыша, а когда услышал о них, то оказалось — все-таки малыш остался жив!
Федор долго еще жил на озерце под скалой, напоминавшей ему голову медведя, по соседству с кольями, на которых сидели огромные медвежьи черепа. Так и жил еще больше двух недель — пока срасталась мышца, и пока были лекарства в аптечке.
Много раз приходили медведи. Федор все лучше понимал их, постоянно лечил, и даже вспомнил некоторые травы, которые показывала ему бабушка. И эти травы тоже пригодились. А медведи все больше почитали Федора вместе с горой, черепами и озерцом.
К середине августа и мышца давно срослась, и опустела аптечка. Федор Тихий вернулся в деревню, придя не так уж намного позже намеченного срока. По дороге он зашел к себе в избушку и убедился, что в избушке кто-то был и унес все, что еще в ней хранилось. Сделать это мог только человек, как и настропалить ловушку.
В деревне объяснить свое опоздание было совсем не сложно — Федор рассказал почти что правду. «Почти что» — потому что Федор честно тыкал пальцем в место ранения, показывал знаками, как все случилось. В его рассказе была полнейшая правда — кроме того, где он был и что делал после падения бревна-ловушки. В определенной мере он не врал, потому что если бы не Спаситель, он, даже и сумей он выбраться из-под бревна, оставался бы в своей избушке, пока не сможет ходить снова. Ну, вот про это он и рассказывал.
Все равно ведь Федор был немой, и при всем желании не смог бы рассказать односельчанам, как выручил его Спаситель и что он был у медведей целителем и шаманом.
Глава 12. Зверь и ловушка
6 августа 2001 года
— Не хотите посмотреть один фильм? Право, его стоит посмотреть… — Голос Маралова, даже смягченный, приглушенный, заставлял люстру качаться, его фигура заполняла дверной проем.
— Если вы предлагаете — значит, стоит! — засмеялся Михалыч. — А что за фильм?
— Сняли знакомые ребята… но предупреждаю — мрачное дело, нехорошее.
— То есть я понимаю так — смотреть его стоит, этот фильм, но впечатление — тяжелое?
— Ну да. Михалыч… Может, вам жены с собой не брать?
— А ваша жена фильм смотрела?
— Ну… Она все-таки жена охотника.
— А моя — жена ученого. Когда приходить?
— Да вот, Владимира Дмитриевича подождем — его охотники все мучают, опять расспрашивают о чем-то. Придет он — и сядем.
Фильм и правда оказался невеселый. Документальный фильм о том, как бравые охотнички добыли на Малой Речке медведя. Взяли лицензию, все законно, честь по чести, чтобы не прятать потом шкуру и клыки. Ну, и поставили на медведя капкан. Маралов торопливо объяснял, что охотники настропалили ловушку, а сами уехали в Минусинск, неделю жили там в гостинице и промывали себе внутренности водкой. А через неделю они поехали осмотреть ловушку, и вот, взяли с собой видеокамеру…
После чередования ряби и нескольких непонятных световых вспышек стало видно место совершения грандиозных охотничьих подвигов: поляна в еловом лесу. К одиноко стоящей ели прикрепили цепь, замаскировали ее и приковали цепью к ели капкан, поставленный на медвежьей тропе. Пока «охотники» резвились в Минусинске, зверь попался в наставленный капкан. С чувством неловкости смотрели зрители на все это: на пьяноватых сытых оглоедов, которые вываливаются из вездеходов иностранного производства, жизнерадостно сияют в камеру, отдавая честь или наставляя рожки друг другу, тащат с собой карабины с оптическим прицелом, магазинные нарезные ружья
[8]
иностранного производства, и даже АКМ со специфическим решетчатым прикладом.
А напротив небольшой толпы из девяти вооруженных людей стоял чудовищно тощий медведь, еле поводя боками от смертельной усталости. Трудно сказать, сколько именно дней ходил вокруг дерева зверь — три дня? Четыре? Пять? Во всяком случае, ему хватило времени протоптать тропу глубиной в добрых полметра там, где он бегал вокруг дерева — час за часом, день за днем, ночь за ночью. Хватило времени и на то, чтобы изгрызть дерево, — перегрызть ствол чуть ли не метровой толщины, так, что дерево рухнуло. Наверное, зверь рассчитывал перетащить через верхушку пня цепь, опоясавшую дерево кольцом.
И не сумел перегрызть ствол достаточно низко — так чтобы реально можно было перекинуть: ниже ствол сильно расширялся, не по силам для его зубов.
Судя по всему, охотники пришли в начале новой попытки медведя освободиться: зверь начал отгрызать себе лапу. Смертельно отощавший зверь стоял, поводя боками, держа на отлете лапу с капканом. С лапы текла струйка крови. Дерево и тропа тоже запятнаны кровью. Голова зверя казалась несоразмерно большой по сравнению с отощавшим телом.
Зверь стоял лицом к охотникам, и какое-то совершенно не звериное выражение застыло на его лице. Что можно было ждать от загнанного животного? Ну ярости, бессильных попыток добраться до своих мучителей. Ну, панического страха, стремления мчаться, не разбирая дороги. В крайнем случае — если очень уж разумное животное — затаиться и лежать, ждать, как решится его судьба. А этот медведь стоял, как будто считая людей, или пытаясь их изучить. И зазвучало вдруг ритмичное пофыркивание; звуки были то выше, то ниже, то раздавались почти один за другим, то их разделяли долгие промежутки. Зверь вытягивал шею и ритмично фыркал, внимательно глядя на людей. Потом появилось ворчание. Нет, зверь не зарычал, не оскалил страшные клыки. Наряду с фырканьем раздалось такое же ритмичное ворчание, и тоже то выше, то ниже. На какое-то время звуковую дорожку забил азартный вопль:
— Колька, гляди, он с тобой побеседовать хочет!
И блудливый смех в несколько глоток.
