Но медведь ничего не просовывал, он только стал вдруг странно ритмично фыркать — Таньке показалось, он поет. По крайней мере, Танька не раз издавала такие ритмичные звуки без слов, когда ей было хорошо, особенно по вечерам, глядя на желтый таежный закат, опускавшийся в чащобу леса. Так же пела Танька и на ручейке, поднимаясь по неведомой тропинке.
Вот и медведь тихо фыркал, выдерживая между звуками интервалы, повышая и понижая тон, как пение. Танька запомнила несколько тактов, и тоже стала фыркать, как медведь.
Величайшее изумление мелькнуло на морде животного, и медведь вдруг плюхнулся на зад. Танька не выдержала, расхохоталась от его вида, и повторила еще несколько ритмичных фырканий, стараясь понижать и повышать тон, как это делал сам медведь.
Зверь склонил голову к плечу, задумчиво заворчал. Вид у него стал очень озадаченный, а потом зверь снова зафыркал, и стал теперь еще и негромко ритмично ворчать, тоже повышая и понижая тон, делая разные паузы между издаваемыми звуками. У Таньки плохо получалось ворчать, она не была уверена, что сможет точно повторить все за медведем. Но зверь опять свесил голову к плечу, полез в затылок таким жестом, что Таня опять засмеялась. Она и не заметила, как перестала бояться зверя; он стал ей интересен и забавен.
Так они перекликались довольно долго, девочка и медведь: медведь фыркал, Танька за ним повторяла. Почти стемнело, глаза зверя стали отсвечивать зеленым. Тогда медведь встал, издал еще серию фырканий. Танька повторила эти фырканья, и медведь вдруг встал, развернулся к ней задом, целенаправленно двинулся в лес. Все время, пока Танька видела его мощный огузок с маленьким несерьезным хвостиком, она чувствовала: медведь вел себя как человек, который попрощался и пошел.
Ни за какие коврижки не вышла бы Танька сейчас из избушки, хотя уже прошел момент, когда зверь напугал ее до полусмерти. И только утром она узнала, что медведь еще и не тронул ее кедровых орехов, рассыпанных около порога… Это было уж совсем невероятно!
Может быть, медведь еще вернется? Танька почему-то чувствовала, что зверь еще появится, что он пропал не навсегда. Ведь был же он тут без нее, и вернулся. В другой раз он сможет застать ее врасплох… А что, если обмануть зверя? Уйти от него из избушки, пусть в другой раз зверь опять застанет ее пустой. Скажем, пойдет Танька изучать эту странную тропку с ручейком…
Танька подождала еще день, все приготовила заранее, чтобы выйти пораньше. Сложнее всего было со спичками, потому что коробок в избушке хранился только один. Танька давно приспособилась никогда до конца не гасить огонь, хранить его под слоем пепла. Только уходя на два дня, девочка потом снова тратила спичку, разжигая огонь в печи. Тут она решила взять спички с собой и если не найдет убежища, развести на ночь огонь.
Соленые хариусы, холодная каша, завернутая в платок, грибы в туеске, береста, три спички и кусок коробка в железной притертой коробке, нож и остро заточенная палка — вот с чем собралась Танька исследовать тропу, ведущую вдоль ручья. Тропу, лежащую за одним из найденных Танькой мест для ночевки — за норой под выворотнем.
Танька переночевала под корнями вывороченной пихты, а утром пошла дальше; она быстро нашла неисследованную тропу, ведущую вдоль гремящего по камням ручья, и пошла по ней, поднималась все выше в горы. Танька шла от норы весь день, отвлекаясь только для того, чтобы камнем сбивать бурундуков и поползней и чтобы их приготовить и съесть. Кашу она оставила на потом, да и рыба еще оставалась.
Танька боялась обнаруживать себя, но настроение у нее было такое хорошее, что девочка все время напевала. Не пела песню, а просто напевала без слов.
В конце концов, какие бы сложности не мешали жить Таньке, какие бы проблемы не угнетали ее, а оставалась она здоровой девчонкой-подростком. И стоило Таньке стать сытой, выспаться и выцарапаться хотя бы из части своих повседневных унижений, как установилось естественное: настроение у Таньки было, как правило, хорошее, и даже более чем хорошее. Танька уже месяц была счастлива, и в крови у нее словно лопались пузырьки шампанского, энергии было невпроворот, а жизнь казалась совершенно лучезарной.
Ну, появился какой-то непонятный медведь, приходится с ним разбираться. Ну, очень может быть, потом будут еще всякие проблемы, и вообще — неизвестно что говорить охотнику, когда он придет в избушку. Но сейчас-то, сейчас! Вон небо синее, облака белые, кедры красивые торжественные, выше в горы — стоят они реже, на каменистой почве, раскидистые славные деревья. Бежит, звенит ручеек, звенит под ногами плотная, убитая камнем земля, уводит куда-то тропинка… И хотелось бы не петь, да не получается, хоть убейте! Невозможно не петь в такой день.
Танька уже шла по тропинке, пробитой в земле давно и плотно утоптанной ногами множества ходивших тут существ. Людей? Мало вероятно, что людей. Танька не беспокоилась — она привыкла ходить по звериным тропкам, а эта была даже удобнее многих, почти не надо было нагибаться.
Так шла и шла Танька, сама не зная, куда идет, пока не замаячила впереди огромная скала, закрывающая небосвод. Скала была странной по форме: больше всего напоминала она медведя, который сел на зад.
Танька одолела последний подъем, перелом местности кончился. Перед Танькой оказалось озерцо, и как раз из этого озерца вытекал, прыгал по камням приведший ее ручеек. Озерцо лежало неподвижное, с темной прозрачной водой. Могучие кедры стояли вокруг озера, отражались в спокойной, еле текущей воде. Почему-то здесь было тише, чем в любом другом месте тайги. Не стонал, не шуршал ветер, не было слышно насекомых. Таня сразу почувствовала, что место это особенное, торжественное… Тем более, когда Таня попила из озера и вдруг почувствовала, как сразу прибавилось сил.
Таня немного посидела у воды, съела последний кусок бурундука и поела холодной каши. Немного отдохнув, девочка пошла вдоль весело журчащего ручейка: ей захотелось посмотреть, выбегает ручей из-под скалы или течет вдоль нее. Ручей выбивался из скалы, а возле него на толстых кольях сидели три черепа. Что-то лежало и у основания колов. А, это цветы тут лежат, какие-то желтые копешки… Таня тоже нарвала цветов, бросила в груду, лежащую возле колов с черепами. Ей захотелось попытаться сесть, как сидит этот медведь-скала… Получилось!
Как будто тихая легкая музыка поднималась от озера, разливалась в воздухе этого удивительного места. Тут, под ритмичное журчание ручья, в царящей предвечной тишине, хотелось что-то сделать, словно под музыку. Ну что может угловатый тринадцатилетний подросток, тем более никак не ученный танцевать. Да что там, «танцевать»! Танька не слыхала никогда даже нормальной музыки: ни русской, ни зарубежной классики. Вивальди, Мусоргский, Шостакович, Гайдн — все эти имена оставались неведомы Таньке не меньше, чем названия галактик, летящих в бесконечности за миллиарды световых лет от Земли. Все музыкальное образование Таньки сводилось к звукам, издаваемым по радио или слышанным в автобусах или на рынках (если это можно назвать музыкой).
Захотев танцевать, Танька стала делать, что было в ее силах, в пределах ее умения: покачивать бедрами, переступать под музыку. Она же здесь одна! И девочка подняла над головой руки, стала приплясывать, покачиваться перед скалой и черепами. Приятно было двигаться, напевая себе самой для ритма, Танька полностью ушла в этот свой танец.
