— Саня… — Данилов сам почувствовал, голос его звучит хрипло, прочистил горло, начал снова: — Саня… Найдем остальное.
Но остального не было в избушке. Не было трупа ни на чердаке, ни в подполе, ни под нарами, ни на полках. Нигде.
— Может быть, он остальное уже съел?
— Может быть…
Оба подавлены: вот могли поймать и не поймали. Так бы вот сейчас задать этому, в зеленой куртке, несколько вопросов. И где остальные части трупа, и где взял, и многое, многое другое. А так, без поимки этого сукина сына, единственная польза от похода — теперь Данилов знал совершенно точно, — в тайге и правда есть «чужой». И это «чужой» еще опаснее, еще преступнее, чем он думал. Ну что ж, надо ловить его, ловить…
— Ну что, Саша, двинулись?! Попробуем его все-таки взять…
— До заката с час, не больше.
— Лично я предлагаю организовать преследование, а не поймаем, заночевать в лесу и есть медведя.
— А если поймаем?
— Тоже в лесу. То есть мы, конечно, можем здесь оставаться на ночь… Но скажи честно — тебе этого очень хочется?
Как и думал Данилов, его помощник и правая рука, окинув взором все вокруг, отвечает предельно решительно:
— Нет!
Глава 28. Ультиматум
12 августа 2001 года
И еще один день провели Кольша и Володька на острове, посвященный поискам тропинки. За этот день они поймали несколько рыбок рубахами и трусами, убили из ружья дятла, прилетевшего на остров неизвестно зачем. А чайки, вороны и чомги не собирались иметь дело с неприветливым тальниковым островком. Коршун делал круги на такой высоте, что снять его оттуда нечего было и думать.
И еще одна ночь, проведенная в песчано-галечной ямке, прижавшись друг к другу, чтобы не было все же так холодно. Вставал новый день. Еще один день, поневоле голодный. Еще один день, поневоле посвященный поискам пропавшей подводной тропки.
Кружилась голова от голода и от неподходящей пищи, от холода, от мерзкого дыма костров из сырого тальника. Еды не было. Надо идти искать тропинку. Вялость, не хочется ничего. Ощущение усталости с утра.
Посидели, поговорили, договорились даже и о том, что кому-то придется поплыть грудью на сучьях, если тропинки не найдут. Плыть придется Кольше: Володька встал с температурой, красными глазами, сильным насморком. Если к самому теплому времени они не отыщут тропинку, Кольша поплывет в поисках выхода, и будь что будет.
— Какое сегодня число?
— Как будто, двенадцатое…
— Вот именно, «как будто»… Ну, пошли?
— Постой… Что это там?!
От камышей отделилось что-то длинное. На длинном стояло высокое, ритмично взмахивало чем-то. Человек! Человек в челноке!
— Э-ге-гей! Э-эй, мы здесь!
Человек в челноке махнул рукой, повернул челнок в сторону охотников. Вот и второй, сидит на дне. Хотя нет, длинное — это не челнок. Это связанные вместе бревна, вот это что, но на бревнах стоят два человека, прекрасно известных охотникам. Мараловы, отец и сын, вот кто это! Толкает шестом, сияет, довольный, что их нашел; привычно огромный, шумный, веселый.
— Мужики, здравствуйте!
Сын Маралова тоже кричит что-то, машет рукой из-за спины отца.
И как далеко, как сильно разносится его голос, какой он энергичный, здоровый! Как отличается его голос от их жалких болезненных «Здра-а…».
Маралов выскочил на берег, — могучий на голову выше обоих, обхватил их за плечи руками.
— Ну, вот и встретились! А остальные где?
Вот тут и понурились охотники, потому что один из их спутников лежал в наскоро выкопанной мелкой могиле, второй бегал, безумный, по острову. Слушая сбивчивый рассказ, все сильнее мрачнел Маралов, все больше уходил в какие-то свои мысли.
— Значит, вы последние, — подвел он нерадостный итог. И спохватился:
— Голодные?
Не дожидаясь ответа, потянул Маралов из сумки еду; невеликий деликатес, хлеб и сало, но таким блаженством показалась калорийная еда после гадости, которую ели на острове. И очень трудно было не спешить.
— А я ведь здесь посол, ребята, я не сам по себе. Знаете, кто указал мне, что вы тут, и поручил вас выручать: Никогда не поверите…
— Поверим, потому что парень этот… Петька… Он рассказал, успел он начать говорить. Получается, Народ медведей, но не все медведи… То есть они медведи, но говорят… — Володька запутался и вынужден был остановиться.
Маралов смотрел очень серьезно.
— Все правильно. Вас заманил сюда Народ медведей. Себя они называют Говорящие; если хотите, это медведи, умеющие говорить. Петьку они воспитали, он считал себя медведем. Что с ним случилось, мужики?
Этот вопрос Маралов задал тихо, укоризненно, и охотники даже потупились, хотя и не были ни в чем виновны.
— Акимыч убил Петьку… И Андрея.
Невеселый рассказ занял минут пять от силы; Маралов очень сильно помрачнел.
— Они думают, вы Петю захватили и держите как заложника… В этом случае они собирались ваших детей украсть и держать у себя. Но раз так… Наше счастье: они к смерти относятся иначе, чем мы. Они считают, смерти нет, и потому убийство прощают легко.
Но вот выпустят они вас только в том случае, если мы все, от имени всех людей, заключим с ними договор, согласимся на их условия совместной жизни. А нужно им — чтобы мы перестали охотиться на Народ… Тогда и они перестанут людей жрать, вот ведь как.
Кольша даже подавился, пытаясь прожевать хлеб побыстрее. Но первым успел высказать Володька:
— А мы разве полномочны решать за всех людей? Мы даже за всю деревню решать ничего не полномочны.
— А за охотников мы решать можем, верно? Можем мы решить, что не будем убивать говорящих медведей? Это, пожалуй, и нам самим выгоднее, ведь Константина и Саши больше нет.
— Убили?!
— Помните, медведь вышел к своим же следам и на вас сзади напал, ранил Донова?
— Конечно, помним.
— Этот медведь погиб, чтобы дать уйти молодому. Этот молодой медведь и заманил вас на остров. А ночью пришел с другими медведями, и они убили Сашу и Константина. Константина лично убил сын того самого медведя.
Маралов помолчал, дал мужикам время подумать.
— Видите, мужики — это уже не охота, это война. Нужна она вам?
— Дикий вопрос, Дмитрий Сергеевич. Только как ее кончать, и как отличить разных медведей, говорящего от неговорящего?
— Кончить войну просто: поручиться, что люди не будут убивать Говорящих, и что мы им дадим картошку, научим ее сажать. И все, мир. А вот как различить… с этим сложнее — Говорящий народ уверен, что его сразу можно различить, это всем видно.
