Некоторое время слышали только хриплое дыхание, свое и друг
друга, потом одновременно поднялись, нас шатало, но мы принялись осыпать друг
друга ударами. Похоже, я все же перемог, он зашатался под моими ударами, начал
отступать.
За его спиной я увидел огражденную небольшим бортиком
стеклянную крышу, усилил натиск, а когда его ноги почти уперлись в ограждение,
подпрыгнул и нанес сокрушительный удар в челюсть. Нет, в челюсть не получилось,
даже в грудь не сумел, да и насчет сокрушительного… но в живот толкнул
достаточно, чтобы он отшатнулся, отступить уже некуда, замахал руками.
– Прощай, придурок, – выдохнул я в изнеможении.
В моих глазах он прочел все и, падая на стеклянную крышу,
вскрикнул:
– Не-е-е-е-е-ет!
Зазвенело, посыпались блестящие прозрачные обломки. Тяжелое
тело понеслось вниз, я нагнулся и посмотрел с великим удовольствием. На следующем
этаже он пробил еще одну крышу, тело уменьшалось, зато обломков все больше. Еще
этаж, грохот, звон, тело летит вниз, окруженное, как планета тучей астероидов,
и все время звучит это «Н-е-е-е-е-е-ет!», красота, век бы слушал, словно Фредди
Меркури…
Мозг обожгла беспощадная мысль: а что, если эти стеклянные
крыши лишь затормозят падение, а в самом низу он просто шлепнется, слегка
повредив мизинчик?
– Да чтоб тебе… – сказал я и ринулся к черной лестнице.
Никогда я еще не бегал с такой скоростью, наматывал виток за
витком, вот уже тридцать девятый, тридцать восьмой, тридцать седьмой этаж… но
звон все ниже и ниже, догнать не удается, ну да это понятно, я же дал ему фору,
а не стоило, но это я сейчас такой умный. Это так и называется: остроумие на
чердачной лестнице… тридцать шестой, тридцать пятый…
– Не-е-е-ет!
Идиот, ну что за дурацкий вопль, это все равно что «Это моя
машина!» или «Позволь, я позабочусь о тебе…», а то и вообще идиотское «Ты все о’кей?»,
на что на три четверти искалеченный, ослепший и с отрубленными руками и ногами
должен ответить обеззубленным ртом: «Да, все в порядке».
…тридцать четвертый, тридцать третий…
Ну да, возраст Христа, а как же иначе, хотя можно и тридцать
три коровы, и тридцать три удовольствия, и тридцать третий подвиг Геракла, судя
по голливудской штамповке…
– …е-е-е-ет!
Ни фига себе тянет ноту, в оперные певцы бы, самого Карузо
перепел бы, но он настоящее дитя века: кому на фиг нужны оперные, а вот
киллерам и почет, и уважение, и заработки, что оперным и не снились.
…тридцать второй, тридцать первый…
Вроде бы удар намного глуше, словно, помимо застекленных
рам, просадил задницей или дурной головой еще и перекрытие, да и крик на миг
прервался, затем продолжался уже октавой выше. Я ускорил бег, на ходу
совершенствуя технику: где прыгал через три ступени, где ухитрялся скакать
через перила и оказываться на пролет ниже, здесь очень важна координация, чтобы
выигрыш не обернулся потерями, а крик «Не-е-е-е-ет!» все длится, но уже не
отдаляется, даже как будто бы слегка приблизился.
…тридцатый… двадцать девятый… двадцать восьмой…
Ну кто так строит, кто так строит, ну на фиг такие
небоскребы, у нас же свой путь, чего за Европой гонимся, откуда это дурацкое
«догнать и перегнать», одноэтажные домики – самое то, в крайнем случае – двух,
даже Екатерина Вторая жила в двухэтажном…
…двадцать третий… двадцать второй…
Наконец я выскочил около лифта, за мной тянется кровавый
след, меня понесло по кругу, я понимал, что надо остановиться, но сорок кругов
по спирали на большой скорости сделали свою гнусное дело: я и здесь, на ровном
месте, продолжал бегать по кругу, Кварг поднялся, пистолет в руке, крикнул:
– Не могу на такое смотреть!.. Получай, чтоб не
мучился.
Грянул выстрел. Острая боль прожгла насквозь, я попытался
сам выстрелить в ответ, но пулю тоже послал по спирали, руки овялились, ноги
подкосились, пол прыгнул навстречу, в черепе мелькнула только одна мысль: «Все,
отпрыгался…»
Но темнота не охватила полностью, хотя задыхаюсь от боли, в
глазах чернота и блещут звезды. Меня держали за руки, я чувствовал, как трещит
разрезаемая одежда, теплые струйки текут по бокам, подтекают под спину. Я
услышал торопливый голос:
– Обезболивающее!.. Что, опять нет?.. Он не выдержит
болевого шока!!!
Густой угрюмый голос донесся с другой стороны:
– У нас на планете в таких случаях применяется общая
анестезия…
Первый голос спросил:
– Что это?
– Удар по башке. Отключается, ничего не чувствует.
– Это общая? А если местную?
– Это удар по этим, как их, словом, гениталиям.
– Гм… ладно, лучше общую. Нет, у вас такие мускулы, что
голову разнесете. Маша, берите дубину. Всего один удар!
Женский плаксивый голос:
– Гарпакс Велизарович, мне его жалко…
– А если он… умрет от боли – вам не будет жалко?
– Ладно, попробую…
Я ощутил движение воздуха, голову сотряс страшный удар. В
глазах замелькали искры, все потемнело, голоса истончились, потом я услышал:
– Бля… а это что?
– Ладно-ладно, Гарпакс Велизарович, не волнуйтесь, у
него наверняка есть дети.
– Черт, кто выдрал из инструкции двадцать третью
страницу?
Другой торопливый голос умоляюще:
– Ребята, поднажали, поднажали!.. Через пятнадцать
минут первенство по футболу!
– Да иди ты… У меня еще после вчерашнего руки трясутся…
Э-э, если это мы рану зашивали, то что это?..
– Зря мы, Гарпакс Велизарович, переоделись врачами.
Лучше было оставаться в тюрьме… а то и вовсе рубили бы лес на своей планете, а
теперь вот…
– Да ладно вам, когда-то же учиться надо. Может быть,
чему-то и научимся… постепенно…
Голоса истончились, пропали, а я провалился в забытье.
Чернота обступила со всех сторон, но голоса снова зазвучали, уже другие,
потусторонние, бубнили все громче, стонали, завывали, требовали, я слышал
триумф, торжество, они уже видели добычу и могли ее потрогать, сейчас я очнусь
уже в аду…
А вот хрен вам, проговорил я мысленно, не поддамся!. Не
поддамся, вот и все! И хоть вы там глотки порвите…
Темнота начала истончаться, возникли светлые пятна, я
рассмотрел знакомую комнату. Еще несколько секунд все оставалось не в фокусе.
Затем с предельной резкостью увидел встревоженные лица Ивана, торкессы, а кроме
того, в помещении еще трое незнакомых людей, все в темных одеждах, рослые,
подтянутые, с тренированными телами.
Я слез со стола, оказывается, меня там разложили, как для
жертвоприношения, дико огляделся:
