– Поднимемся наверх, – предложил я.
– А что там, бильярд?
– Бильярд традиционно внизу, – пояснил я, – а вверху
несколько иные развлечения.
Она просияла:
– Мы ими займемся? Чтобы отвлечь внимание, естественно.
– Не увлекайся, – предупредил я. – Сейчас естественный
отбор пошел через развлечения. Эти расслабоны и балдежники выкашивают почище
черной оспы или испанки.
– Страсти какие, – прошептала она, округлив глаза.
Мы прошли на цыпочках мимо танцующих, большая часть из них
уже обречена, остальные на пути в бездну, из которой возврата нет. Торкесса
пугливо отворачивалась и задерживала дыхание, отчего ее высокая грудь стала еще
выше, привлекая взгляды пьющих, жрущих, танцующих, балдеющих и всячески
снимающих стрессы, хотя у таких прямохордовых откуда стрессы, но мне по фигу,
их на планете семь миллиардов, придется настроить еще больше этих
стриптиз-баров, стриптиз-ресторанов и стриптиз-кафе, а также стриптиз-столовых,
стриптиз-макдоналдсов и стриптиз-аптек, чтобы поскорее и достаточно легально
уменьшить это жрущее и пьющее, но ничего не производящее население.
Когда поднимались по лестнице, внизу за столиками мужчины
прекратили жевать и уставились круглыми глазами нам вслед. Надо сказать, что
моя рубашка на торкессе не сказать чтоб уж достигала длины платья, пусть даже
короткого, а розовые трусики она потеряла. И вообще ноги у нее безукоризненной
формы. Еще подумаю, покупать ли ей че-нить из одежды.
Миновав отделения, где столы разделяются всего лишь
перегородками, двинулись вдоль стены с плотно закрытыми дверьми. Торкесса
прислушалась на ходу:
– Здесь только сопят… И здесь… И здесь… А здесь только
чавкают, не понимаю…
– Поймешь попозже, – успокоил я.
– Да?.. А здесь говорят, но это не они…
Я подошел, приложил ухо к двери.
– Почему?
– Говорят по-английски.
– Ну и что?
– Значит, это англичане, – растолковала она мне, как
придурку.
Я прошептал с жалостью к убогонькой, но красивой:
– Господи, какое дите… Да все на свете, хоть китайцы,
индусы или русские, баски или сербы, говорят между собой по-английски.
Наверное, потому, что других языков не знают. Даже в самых дальних аулах
Дагестана, где и не слышали ни о какой Америке. И все инопланетяне говорят
только на английском! Так что язык – не доказательство.
Она заметно покраснела, и, хотя стояла в прекрасной
эротичной позе, согнувшись к замочной скважине, я видел, как жарко покраснела
ее нежная шея, почти чувствовал, как волна пурпура шла от шеи по спине к
пояснице, там взобралась на пышные холмики, заставив их вспыхнуть, как под
утренними лучами алого солнца, я представил, что натворила прихлынувшая волна
жаркой крови там, дальше, у меня самого все прихлынуло так, что в глазах
потемнело, а в ушах послышался тонкий комариный звон. К тому же вспомнил сразу,
что у нее под рубашкой ничего лишнего нет. В самом деле лишнего.
Я смутно ощутил, как ее руки подхватили меня, снизу приняло
мягкое и шелковистое, сверху в тумане появилось лицо с встревоженными глазами.
– Что случилось?
– Да так, – прошептал я с неловкостью, – вроде бы и не
карлик, а такой отлив крови… гм… Все прошло, извини!
– У тебя так часто случается?
Я посмотрел на ее фигуру снизу, моя бесформенная рубашка,
слава богу, скрывает хотя бы сиськи, с неловкостью отстранился.
– Боюсь, теперь будет чаще.
– Я могу чем-то помочь?
– Да, – ответил я с жаром, – да!
Она внимательно посмотрела в мое бедное лицо, перевела
взгляд на дымящиеся брюки.
– На моей планете, – произнесла она, – несколько
патриархальные нравы. Конечно, я знаю, что такое командировочное настроение и
как оттягиваются в командировках… но, когда придет время расстаться с моей
девственностью, все-таки для таких забав отыщу настоящего мужчину, а не
хлюпика, которого приходится охранять и вытаскивать из всех дыр!
Я сказал изумленно:
– Ни фига себе… Это что, так действует шампанское?
Больше не наливай, это вредно…
Она сердито окрысилась:
– Какое шампанское? Что это такое?
– Ладно, – сказал я, – замнем, но узелок для памяти
завяжем. Считай, что я обиделся. Злая ты! Теперь будешь упрашивать меня
заняться тобой, а я и ухом не шелохну. Я злопамятный.
Двери проплывали мимо, я прислушивался к звукам, но ничего
подозрительного не услышал. Вздохнул:
– Ладно, здесь все закончено. Ложный след! Пойдем
отсюда.
Она прошипела рассерженно:
– Какой ложный след? Какой?.. Никакого следа в эту дыру
не было!
– Глупенькая, – ответил я ласково.
– Почему?
– В подобных случаях, – объяснил я растолковывающе, – и
в не подобных тоже, все лучшие детективы, как и все остальные, идут в
стриптиз-бары. И все киллеры туда идут, и маньяки, и террористы. И переодетые
сенаторы. Думаю, инопланетяне тоже. Ты не заметила, что мы прошли мимо трех
международных заговоров, десятка разыскиваемых бенладенов… но это не наше дело,
верно?
Солнце ударило по глазам, как бейсбольной битой. Торкесса
смешно сморщилась и чихнула, я прищурился, поспешно надел черные очки.
Вообще-то злодеи носят черные очки даже ночью, наивно полагая, что в очках их
не узнают, как в старину на костюмированных балах носили изящные полумасочки,
скрывающие миллиметр кожи вокруг глаз, из-за чего, оказываецца, их не узнавали
собственные мужья, любовники и жены, что давало возможность заплетать хитрые
узлы милых интриг и недоразумений.
– Куда теперь? – спросила она.
– К подвигам, – ответил я бодро.
Машина легко взяла с места и помчалась к шоссе. Торкесса
посматривала по сторонам непонимающе, наконец проронила:
– Странно как-то…
– Что?
– Но ведь мы только посмотрели! А ты выглядишь так,
будто я уже удовлетворила все твои фантазии. Или хотя бы самые простейшие…
Я отмахнулся:
– Не бери в голову. Не все надо понимать, многое надо
чувствовать.
– Например?
– Ну хотя бы то, что мы – только функции. Но не
сложного многомерного уравнения, этого не поймут и не станут дальше вникать, а
достаточно простые, но… яркие, могучие!
Она сказала честно:
– Все равно ничего не поняла. Но раз ты так говоришь,
то я тебе верю. Ты – мужчина, я – женщина, я по биологии должна если и не
верить, то делать вид, что верю, чтобы твое мужское самолюбие не было ущемлено,
это сказывается на воспроизводящей функции.
