– Я поведу.
– Почему?
– Если придется отстреливаться…
– Все понятно, – ответил я и выпятил грудь, – это
мужская работа. Мужчины страсть как любят стрелять!
Охранник на выезде посмотрел с великим подозрением, но
торкесса улыбнулась чарующе, да и я выгляжу круто, никто другой не сумел бы
угнать с этой стоянки машину, но мы ж инопланетяне, не хрен собачий, так что
машина без препятствий выкатила на улицу.
Торкесса некоторое время вела, глядя только прямо перед
собой, на меня не смотрит, давая время привести дыхание в норму. А когда
раскрыла хорошенький ротик, голосок был саркастическим:
– Ну и зачем это все?
Я растерялся:
– Как зачем?
– Да, – повторила она упрямо, – зачем? Ты сколько
людей… обидел? А они к нам никакого отношения не имеют.
– Уже не имеют, – согласился я.
– И не имели раньше, – возразила она.
– Ничего, – возразил я бодро, – наркотикам тоже надо
сказать нет!.. Правда, они не слушают, но все равно! Вот я и сказал свое «нет».
– И для этого столько бегал, прыгал, плавал,
кувыркался…
Я ощутил, как жаркая волна накрыла меня с головой, уши
защипало. Пробормотал:
– Но ведь… Нужен был драйв! И дабл твист. Я все это
дал. Вся жизнь – театр, а люди в нем… икринки.
– Вся жизнь – театр, – поправила она педантично, – люди
в нем – актеры, а главную роль играют деньги. Так у вас говорят?
– Ну раз театр, – пробормотал я, – то мне суфлера бы…
– Я твой суфлер, – сказала она категорически.
Машина проносилась по затихшим улицам, как снаряд, торкесса
начинала засматриваться на рекламы прокладок и шампуня от перхоти. Я
обеспокоился, впереди прямая дорога вилюжит, поинтересовался осторожно:
– Ты веришь в бессмертие?
– Конечно, – ответила она с удивлением. – А что?
– Я нет, так что сбавь скорость, там впереди крутой
поворот…
– Вся жизнь, – сказала она мудро, – крутые и
неожиданные повороты!
– Жизнь, – возразил я, – на десять процентов из того,
что с нами происходит, а на девяносто – как мы реагируем. Я просто человек,
который на все реагирует!
Ветер расплел прядь ее волос и стегнул меня по лицу. Я
ощутил, как по телу пробежал электрический ток, оно реагирует даже раньше, чем
я соображу, как реагировать правильнее, чертовы инстинкты, чего это мы от
обезьян, а не от осьминогов!
– А я всю жизнь мечтала, – вздохнула она, – о банальном
счастье…
Встречный ветер срывал с ее пухлых губ звуки, а букву «б»
она произнесла так тихо, что я запнулся с ответом и внимательно посмотрел на
нее, не послышалось ли, но ее лицо оставалось строгим и одухотворенным, и я
решил, что если даже в самом деле услышу то, что послышалось, все равно решу,
что у меня ухо со странной дырой, и, не дрогнув, буду продолжать говорить о
Высоком.
– Мечтать не вредно, – возразил я. – Вся жизнь – мечта,
хотя подобна коробку спичек. Обращаться с ней серьезно – глупее глупого.
Обращаться несерьезно – опасно.
– Что такое коробок, – произнесла она медленно, с
трудом выговаривая непонятное слово, – спичек?
– Есть же такие дикие люди, – изумился я. – Вы там на
Бетельгейзе огонь трутнем добываете, да?
– На Бетельгейзе нет жизни, – объяснила она терпеливо.
– Это и понятно почему.
– Почему?
– У вас даже спичек нет!
Она фыркнула:
– Теперь я понимаю, почему аппаратура для поисков разумной
жизни во Вселенной всегда направлена от Земли.
– Интеллект, – сказал я мудро, – это такая штука, что
может встретиться и еще где-нибудь в космосе. Если искать, конечно, долго.
Разумеется, не на Бетельгейзе…
Она окрысилась:
– Я не с Бетельгейзе!
– Да, а выглядишь… Ладно, забудем. Не будем падать
духом ниже уровня смелости. Хоть называть вещи своими именами легче всего на
заборе, но я скажу тебе, ты – великолепный напарник!
Она буркнула недоверчиво:
– Спасибо на добром слове!
– Да не за что, – ответил я добродушно. – Это я не
подумавши… Забыл, что в схватке доллара и евро победит юань, так предсказал
Нострадамус, в борьбе тигра и крокодила – китаец на дереве, а добра со злом –
обезьяна… в смысле, наблюдатель с Бетельгейзе. Так что я верю в человеческое дерьмо!
Настанет день, когда оно заполнит весь мир!
Я открыл бардачок, на колени выпал тяжелый армейский
пистолет. Две запасные обоймы поблескивают надпиленными головками. И еще –
длинная насадка глушителя. Торкесса косилась с недоумением, я тут же оглянулся,
не гонятся ли за нами братки, у которых угнали, но пока чисто, кто же рискнет
такое безумие, потому и без сигнализации.
– Что это? – спросила она шепотом.
– Пистолет, – объяснил я. – Пистолет – это не юбилей
числа «пи», а…
Она сказала раздраженно:
– Я спрашиваю, почему с глушителем?
– Хозяин машины, – сказал я высокопарно, – скромный
человек.
– А это при чем?
– Скромные люди живут незаметно и стреляются из
пистолета с глушителем.
Она отвернулась с недовольной гримаской, странные какие-то
эти земляне. И чего это все пророки предрекают, что эти существа будут править
Галактикой, а потом и всеми вселенными?
– Сворачивай, – велел я, – во-о-он на ту дорогу.
Она свернула послушно, только брови взлетели на середину
лба, там и остались, ибо я приподнял сиденье, достал оттуда автомат
Калашникова, ящик с гранатами, а также небольшой гранатомет на двенадцать
зарядов.
– Теперь понимаю, – буркнула она, – почему никак не
примут закон о свободной продаже оружия. Кто ж его покупать будет?
– Как сказал наш недавний оппонент, – напомнил я, –
лучшие цены не у дилера, а у сторожа. Пока продают сторожа, кому нужен такой
закон? Ты что возьмешь?
Она покосилась одним глазом, как хамелеон, сказала в
нерешительности:
– А что возьмешь ты?
– Я? Выберу из того, что в багажнике… Смотри, куда
прешь!
Она едва не врезалась в стену, брови взлетели еще выше.
– Прости. В багажнике? Ну да, в багажнике… конечно, в
багажнике.
Плечи вздрагивали, посматривала с некоторым испугом. Я
сказал успокаивающе:
– Обычно от неприятностей нас отвлекают новые. Помни,
ты не убиваешь. Убивает оружие, врученное вам Родиной… Ну, в данном случае
найденное в бардачке и в багажнике.
