Наконец гостеприимные, но бдительные хозяева закрыли перед
моим носом дверь. Я потащился обратно, мне указали постель, я рухнул, как
спиленный дуб, погрузился в глубокий сон, полный причудливых видений… Да,
весьма причудливых, хотя были и такие, что повторяются регулярно. Говорят,
годам к сорока такие сны прекратятся, а пока что не знаю даже, хорошо это будет
или плохо…
Рано утром сын хозяина, расторопный молодой парень, чисто
по-русски вытирая замасленные руки тряпкой, сказал с по-американски широкой
смайлой на конопатом ирландском фэйсе:
– Бензобак пробит… Как вы еще ухитрились добраться,
чудо. Вам придется заваривать.
– Лучше машине, – предложил я. – Мне не надо, а сам не
умею. Беретесь?
Он подумал, вытер тряпкой взмокший лоб, посмотрел на солнце,
карабкается к зениту.
– Надеюсь за сегодня успеть.
– Так долго?
Он сдвинул плечами:
– Не могу же вот так с горелкой? Сперва промоем от
остатков бензина, высушим, вытащим наружу…
Я сказал безнадежно:
– Хорошо, беритесь.
Обратно поплелся нога за ногу, о деньгах, ессно, не
говорили, это не Юсовщина, где клиент сразу достает карточку, а клиент попроще
– пухлый бумажник. Тут даже Эркюль Пуаро и мисс Марпл хрен за какие бабки
распутывают тайны, а все пошло с Шерлока Холмса, который тоже непонятно на что
жил и брал ли деньги за поимку преступников – непонятно, джентельмен хренов.
Здесь о деньгах не говорят, так что, вероятнее всего, из моего бумажника
исчезнет какая-то бумажка, а то и две, но вслух о таких вещах в Англии ни-ни,
здесь в деревнях все еще она самая, а вот в городах и в Лондоне – уже Юсландия.
Торкесса выглядела невыспавшейся, злой, словно всю ночь
вертелась, как червяк на сковородке, в жаркой постели, прямо накаленной. На
меня посмотрела с обидой.
– Я была всего на втором этаже, – сообщила она сухо. –
А с моего балкона до земли такие ветви винограда, авианосец можно поднять на
воздух!
Я изумился:
– Ну и что?.. Не стану же я в наш прозаический век, как
старорежимный Ромео, лезть по плетям винограда? Да и ты не Джульетта.
Она спросила ревниво:
– А что у меня не так? Девяносто-шестьдесят-девяносто!
– А что это? – спросил я. Сам же догадался: – А-а, езда
на автомобиле мимо гаишника… Нет? Тогда возраст, рост, вес? Понимаешь, здесь
люди за тебя отвечают, потому не хотят, чтобы твои
девяносто-шестьдесят-девяносто превратились в девяносто-девяносто-девяносто…
Они ведь принимают телепередачи, все чаще видят там вовсе шестьдесят-девяносто-шестьдесят…
Она спросила сердито:
– А что это?
– Забеременевшие малолетки.
– Подумаешь! Надо уметь…
– Кстати, либо меня глазомер подводит, либо… гм…
Девяносто вижу, вторые девяносто – тоже, а где же шестьдесят? У тебя в талии
меньше сорока… Прямо червяк какой-то.
Она оскорбилась:
– При чем тут талия? Шестьдесят – это мой ай-кью!
– Ого, – сказал я уважительно, – для блондинки… ты ведь
крашенная под рыжую? – это неимоверно. Или у вас там гирьки подпиленные? Давай
скажем проще: молодая девушка, девяносто-шестьдесят-девяносто, всю ночь искала
приключений на свои вторые девяносто, но в этой глухомани разве разгуляешься?
Ладно, пойдем пройдемся по селу, а то и до околицы, полузгаем семечки. Машина
будет готова разве что к обеду. Да и то вряд ли.
Дворецкий, все так же сидя на завалинке, указал вдаль
корявым пальцем:
– Видите руины старинного рыцарского замка?.. Там,
правда, разрушены только башни, а сам замок в целости… Говорят, по ночам ходит
привидение, стонет и гремит цепями. Так что ни в коем случае не вздумайте туда
забрести!.. А вот там левее, у подножия горы, темнеет вход, это Пещера
Некроманта, жуткое место, ни один человек еще не выбрался живым.
Я поинтересовался:
– А что вон там еще левее?
– О, – сказал он с суеверным страхом, – там алтарь бога
Радегаста. Говорят, подле него собираются сатанисты.
Я возразил:
– Какие сатанисты? Это языческий бог!
– А разве язычники не сатанисты? – удивился дворецкий.
– А наш кюре говорил…
– Дурак он, этот кюре, – сказал я с раздражением. –
Малограмотный дурак! Наверное, еще и демократ. Нет, точно демократ. И
общечеловек в придачу.
– Да, но оргии… Кто кого сгреб…
Я сказал с еще большим раздражением:
– А разве не в этом самое главное завоевание и
достижение демократии? Это значит, что радегастовцы уже тогда были демократами,
а всякие там фашистские церкви, вроде католической, православной и
магометанской, всячески угнетали и преследовали свободное волеизъявление плоти!
А кюре – фашыст. Кроме того – тоталитарист, глобалист, яблочник, целибатист и
педофил, вообще – гад полосатый. И в шляпе, сволочь! Даже очки наверняка
нацепил, скотина. Не знает, что для того, чтобы носить очки, недостаточно быть
умным, надо еще и плохо видеть… Все, решено, не пойдем к этому алтарю Радегаста,
и не уговаривайте!
Дворецкий несколько опешил, наконец заулыбался, его длинные
корявые руки пошли в стороны, словно хотел обнять нас.
– Дорогие мои, вот и замечательно. Отдыхайте,
наслаждайтесь, пока молоды… Цветочки рвите, молодые девушки должны уметь рвать
цветы, вырабатывать необходимые привычки наклоняться… гм…
Торкесса отодвинулась от меня, надула губы.
– Я не могу сидеть и ждать, – сказала она сердито. –
Давай хоть походим по окрестностям. Поговори со мной!
– Лучше тебя послушаю, – ответил я.
– Пощебетать? – спросила она с готовностью.
– Пощебечи, – разрешил я.
– О чем?
Я махнул рукой, это с умной можно говорить обо всем, с
красивой – все равно о чем говорить, а с торкессой так и вообще можно бездумно
слушать ее беспечное щебетание.
– Просто щебечи, – объяснил я. – Ты во всем хороша. И
даже эта твоя милая рубашка…
– Это еще что, – ответила она победно, – ты еще мои
трусы не видел!.. Как-нибудь покажу, когда у меня будут. Эх, Гакорд, почему бы
тебе не сочетать приятное с еще более приятным?
– Не трогай молнию на моих джинсах, – предупредил я, –
мы даже не вышли на околицу. Здесь нравы строгие.
– А потом можно?
– Нельзя, – отрубил я.
Я услышал сзади торопливые шаги. Нас догоняла юная монашка,
раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с крепкими натренированными пальцами, я бы на
такой женился, имей склонность к онанизму, сейчас же только уставился на медную
цепочку в ее руке. В кулачке проглядывает между стиснутыми пальцами блестящее,
металлическое.
