– И мы вот так уедем?
– А что?
– Не заглянем к ней?
– Хочешь попрощаться?
Она захлопнула дверцу и пошла по улице. Я несколько
мгновений сидел за рулем, торкесса уходит по направлению к дому Виолы, я
ругнулся, выскочил из машины и побежал следом, недоумевая над причудами женской
солидарности. Обе только вчера были готовы съесть друг друга живьем даже без
соли, теперь вдруг эта нежданная забота. Или потому, что отказался быть
трахнутым? Тогда я поступил мудро, мудро. Иногда и принципы не всегда
подгаживают.
Услышав мои шаги, она не повернула головы, но я услышал
вздох облегчения. Не умеют эти высоколобые притворяться. Учиться им еще и
учиться, как говорил дедушка Ленин, все равно таких лохов никто на работу не
возьмет.
– У меня на душе неспокойно, – сказала она тихо. – Вон
ее дом, почему-то шторки закрыты, как на ночь…
– Спит? – предположил я.
– Сейчас узнаем.
На крыльце пластиковый пенал с утренней газетой, две бутылки
свежего молока, кочан капусты и набор кремов для лица, рук, ног, век, носа,
щек, от морщин и для дерьмолифтинга, от целлюлита и для омолаживающего эффекта,
для жирной, средней, полусредней и полулегкой кожи лица, а также грязь для
вызывания румянца.
Торкесса сказала дрожащим голосом:
– Неладно.
– Просто спит, – предположил я. – Женщины и кошки могут
спать до обеда. Потом пожрут и опять спать.
– Грубый ты…
Я сильным ударом ноги распахнул дверь, прыгнул, кувыркнулся,
держа пистолет в готовности для выстрела, снова кувыркнулся, быстро осматривая
комнату. За три кувырка все схвачено, четвертым я влетел во вторую комнату, пистолет
в обеих руках. Палец на спусковой скобе, нервы в боевой готовности, над головой
что-то шевельнулось, я моментально послал туда пулю. Раздался гортанный вскрик,
на землю шлепнулся окровавленный ком мяса, величиной с бывшего попугая, а
разноцветные перья продолжали кружиться в воздухе, как сказано в
императорско-самурайской хокку из Золотой Книги Изящной Поэзии: «Кружатся
перья, ну и хрен с ними».
В третьей комнате подозрительная тишина, я за три кувырка
преодолел ее по диагонали, сшибив по дороге стол. За спиной закачалась огромная
ваза на тонкой подставке, но я уже в красивом кувырке влетел в четвертую
комнату. В голове слегка как у Хлестакова, даже как у Нагульнова в начале
коллективизации, но пальцы пистолет сжимают, словно билет МММ в период расцвета
строительства вне-египетских пирамид. Я прыгнул через спинку дивана, почему это
он посреди комнаты, ах да, домашний кинотеатр, долби сурроунд, аквариум на той
стороне, допросить бы рыб, говорят, что специалисты умеют извлекать информацию
из их глаз, там все записывается, как на многослойном дивидишнике.
В восьмой комнате я едва не выстрелил в проем распахнутой
двери, мелькнула тень, кувырком ушел в сторону, пистолет наготове, от другой
двери донесся голос:
– Гакорд, это я, Лилея!
Она вошла опасливо, я кувыркнулся из-за кресла, спросил
быстро:
– Ничего подозрительного?
– Нет, – ответила она. – Разве что подвал чересчур
велик…
Я прыгнул через софу, перекувыркнулся под столом и, на
секунду замерев с пистолетом на изготовку, кувыркнулся через подставку для лазерных
дисков.
– А чердак?
– Ты и это знаешь? – удивилась она. – Да, есть и
чердак. Туда металлическая дверь, замаскированная под дерево из дуба. А ты чего
кувыркаешься?
– Мы же в логове врага, – объяснил я. – Как же иначе?..
Это инстинкт. Это больше чем инстинкт. По-иному я просто не могу.
– Ты прирожденный воин, – произнесла она с уважением.
– Ага, – ответил я и кувыркнулся, это в самом деле
сильнее меня, организм чувствовал, что мы во вражеском доме, как же – Англия,
прихвостень заокеанской Империи Зла, и кувыркался, избегая возможных выстрелов.
И хотя умом понимаю, что в этой комнате уже точно никого, можно бы и
по-человечески, но организм предпочитает слушаться старшего в доме, то есть
инстинкта. – На чердак не ходи, там ее спальня. И вообще это не чердак, а
мансарда. С окнами во все стену, чтобы света много, художники всегда селились в
мансардах.
Она насторожилась:
– Почему нельзя туда, если там ее спальня? Ты там
оставил свои трусы?
– Ты их еще не видела, – огрызнулся я. – Но если
настаиваешь, я покажу, что они все еще на мне…
– Не настаиваю, – поспешно сказала она, – а мечтаю!
– В другой раз, – сказал я, – когда сам решу! Эти
вопросы у нас решают мужчины.
– Буду покорно ждать, – ответила она. – А почему нельзя
на чердак?
– Потому, – сказал я зло, – что она лежит в луже крови
на кровати! Чуть наискось, одна рука закинута за голову, волосы в красивом
беспорядке по всей подушке, кровь все еще течет из ужасных ран, но она мертва.
Мы не успели. Кровью пропитано все ложе, красная струйка медленно сбегает по
дальней ножке, там уже небольшая лужица.
– Откуда ты все знаешь?
– Эх, дорогая… Видела бы ты столько, сколько перевидал
я!
Она распахнула хорошенький ротик, губы стали пухлыми и
сочными, а большие невинные глаза растопырились до размеров суповых тарелок.
– Ты?.. Когда ты успел? У нас на планете живут дольше.
– Жизнь меряется не длиной, – изрек я, – а наполнением.
Возвращаемся, нас ждет машина. Или ты хочешь, чтобы и мы не успели?
Она выбежала из дома с такой скоростью, словно на ней горело
платье. Когда я подошел к машине, она уже смирненькая рядом с креслом водителя,
руки на голых коленях, взгляд вперед, вылитая монашка. Мотор тихонько заурчал,
я снял с ручника и разрешил машине везти нас по проселку в направлении
автострады.
– Везде застой, – прошептала она потерянно, –
деградация… все превратились в мыслящие растения, но и тогда страдают, потому
что корни повреждают почву… И только вы, земляне, отважно и беспечно идете
дальше. Как? Как вам это удается?
Я угрюмо промолчал. Пока что еще держимся, но многие не
решаются на действие, ибо невинные дети с чугунными слезинками швыряют их на
чашу весов с такой силой, что трясется земля. А также наливается странной силой
этот непостижимый бред, как «а кто решать будет?», «а судьи кто?». И вот уже наши
богатыри: Муромец, Супермен, Бэтмен, Зигфрид, Роланд и тысячи-тысячи других –
сидят в паутине, не решаясь сделать движение. Их едят вши, по ним ползают черви
и гусеницы, но зато о них неграмотные поселяне говорят, что были сильными, а
теперь стали умными. Правда, говорят с брезгливым уважением, детей не
подпускают близко, чтобы не стали такими же… мудрыми.
– Тогда понимаю, – пробормотал я, – почему у нас в
стране, вообще на планете, столько несуразицы… Кто, как не инопланетяне,
придумали такие дикости, что ни в одни земные ворота… я говорю о демократии,
непротивлении злу насилием, политкорректности, всеобщих выборах, долларе… Черт,
много вы тут дров наломали, идиоты с высшим образованием!
