У Марго же перед глазами навязчиво маячил кадр из детской мультяшки: в снегу, меж сугробов, сидит волк и, задрав голову, воет на огромную желтую луну.
— Вам это может показаться странным, а на самом деле — закономерно, и со временем вы поймете, что так и должно быть — очищение мира, его обновление начнется с петербургских театров. Все будет названо своими именами, все расставлены по местам, и мои пьесы будут идти по всему городу. Зло будет посрамлено навсегда, и анонимное ныне добро, — он снова понизил голос, — обретет наконец свое истинное имя, Легион… Легио Прима…
Сонливость Марго мигом исчезла, она вся напружинилась и почувствовала, как у нее участился пульс. Только бы он этого не заметил — впрочем, не страшно, сочтет впечатлением от своей болтовни.
— Это будет прекрасно, мы будем сидеть на пиру с ним рядом, и станем ему равны. И прольется такой свет, что все будут благостны и чисты.
— Хотелось бы, — осторожно вздохнула Марго, — но что это значит — Легион? Простите меня, но я думала… в Древнем Риме… это что-то вроде дивизии.
— Да, конечно. — Поэт улыбнулся добро и снисходительно, — это действительно так, воинское подразделение. Но Легион — еще и символ бесчисленности, и имя Бога истинного, он примет в себя людей, как море — ручейки воды. Каждый человек будет каплей в океане, именуемом Легион. И всем будет светло.
— Надо же, а я ничего не знала, — искренне удивилась Марго. — Вы хоть раз его видели?
— Как можно увидеть Бога истинного? — он улыбнулся еще ласковее. — Смертному не вынести этого. Но это будет, после Преображения. Всеобщего Преображения. Мы увидим его.
— Боже, как интересно! Никогда не думала, что такое возможно. Невероятно, и все-таки хочется во все это верить. Но он является вам? Говорит с вами? Сам или через кого-то? Во сне или днем?
Должно быть, она перегнула палку, задав серию слишком прямых вопросов. Взгляд поэта насупился, а лицо стало таким, будто он на рынке и следит, как ему отсчитывают сдачу. Впрочем, она тут же заметила, что он поглядывает в сторону двери, и тоже скосила глаза — там возникла фигура заведующей отделением.
— Надеюсь, у вас все? Откуда бы вы ни пришли, здесь лечебное учреждение.
— Она кощунствует, но я выведу ее к Свету, — шепнул Марго поэт, неожиданно положив руку ей на колено — на левое, то, которое не просматривалось от двери. — Приходите во впускные дни, как простой посетитель.
Марго ничего не осталось, как откланяться со всей возможной в данной ситуации любезностью.
Ближайший впускной день в больнице, не совпадающий с дежурством психиатрической мегеры, предвиделся через восемь дней, в среду, и Марго, помимо подтягивания «хвостов» на службе, имела время ознакомиться с достижениями Платона.
Оказалось, за последнюю неделю он проявил завидную предприимчивость и освоил ремесло гипнотизера, имея в виду самому поработать с «эпилептиками». В ответ на недоверчивое удивление Марго он пожал плечами:
— А что тут особенного? В студенческое время мы все этим баловались, из любопытства. Кое-что вспомнилось… ну, взял еще пару уроков, за плату. Ничего сложного… А вот вступать с ними в контакт — действительно сложно.
Платону удалось переговорить со всеми «эпилептиками», кроме поэта Философьева, взятого на откуп Марго, и бульдозериста с Пряжки, признанного в качестве источника информации совершенно неперспективным. Из семи человек только двое помнили о своей суицидной попытке, остальные знали о ней со слов врачей или родственников. Но все они держались настороженно и боялись чего-то, хотя сами не знали чего. Боялись и Платона, несмотря на его респектабельный вид, хорошо опознаваемую врачебную манеру разговора и то, что он представлялся, как член выдуманной им ассоциации по борьбе с эпилепсией. Марго с грустью подумала, что полгода назад Платон счел бы такую, в общем-то, невинную ложь чуть ли не преступлением. Но объективно открывшаяся в нем изворотливость работала на пользу дела.
Трое человек, включая одинокого пенсионера, категорически отказались от сеанса гипноза, причем пенсионер проявил агрессивность, усмотрев в предложении потенциальную возможность насилия с целью завладеть его единственным достоянием — однокомнатной квартирой. Трое других соглашались подвергнуться гипнозу только за плату, ссылаясь на то, что во всем мире за участие в медицинских опытах платят хорошие деньги. Студент запросил тысячу рублей, торговец строительными товарами — семьдесят пять долларов, и непременно «зелеными», а семейный автослесарь — пятьсот. Жена, которая от его имени вела переговоры, заявила нахальным тоном:
— Ассоциация ты или не ассоциация, нас не касается. Клади пять сотен и проводи твой сеанс. А рисковать по дешевке здоровьем я мужику не позволю.
— Да какой здесь риск? — разозлился Платон. — Риск будет, если все оставить, как есть. Это же делается в конечном итоге именно для вашей пользы!
— Я свою пользу сама понимаю. Мне семью кормить надо. Я тебе цену сказала, у меня на халяву не заработаешь.
— Что вы несете?! Какой заработок? Как на сеансе гипноза можно заработать?
— Значит, знаешь, как заработать. Иначе бы сюда не пришел. Раз тебе надо, плати.
— Вам самой не смешно? У нас разговор точь-в-точь, как у Чичикова с Коробочкой!
— С какой еще коробочкой? К чему это ты приплел?
— Гоголь это, «Мертвые души»! Ты в школе-то хотя бы училась, Гоголя проходила? Или хоть кино по телевизору видела?
— А, в школе… Гоголь… — проговорила она озадаченно и тут же, следуя своей непостижимой логике, выпалила: — Ну, тогда триста. Считай, задаром.
— Тьфу, дубиноголовая! — не выдержал Платон. — Да пропади ты пропадом!
— Чего ругаешься? Я сама мать своих детей. Пришел, еще и ругается… дурак ночной.
Он, не прощаясь, вылетел на лестницу и, уже успев пробежать несколько пролетов, услышал сверху спокойный голос:
— Передумаешь — приходи.
На улице, успокоившись, он удивился своей реакции. Простая женщина, привыкла торговаться по любому поводу… и чего это он так… И еще подумал, что нечаянное сравнение самого себя с Чичиковым может оказаться куда как знаменательным.
Из всех «эпилептиков» только один, школьный учитель, выразил готовность пройти сеанс гипноза бесплатно — ради науки. С него Платон и начал. Он помнил, что на каком-то этапе эксперимент может стать опасным для здоровья пациента, и тогда главное — вовремя успеть вывести его из транса, до того как психическое состояние станет неподконтрольным. Но, трезво оценивая себя по максимуму, как гипнотизера средней силы, он решил, что риск для пациента незначителен. Раньше его остановила бы самая ничтожная, исчезающе-малая степень риска, но теперь он был не врачом, а сыщиком.
Впрочем, его предположения оправдались. Только с четвертой попытки ему удалось ввести учителя в гипнотическое состояние, причем настолько неглубокое, что тот при первом же ощущении приближающегося кошмара сам вышел из транса, как люди пробуждаются от дурных снов. Поэтому услышать и записать удалось немногое — буквально несколько слов:
