— Прежде всего, чтобы вы успокоились и перестали меня бояться. Я адвокат, как говорится, человек гуманной профессии, и уверяю вас, ни разу в жизни никого не обидел. Вот моя визитная карточка.
Все еще глядя на него со страхом, она взяла предложенную ей карточку и, тщательно ее изучив, положила в карман жакета.
Александр Петрович тем временем лихорадочно обдумывал, какую версию происходящего следует ей предложить. Лицо у нее было интеллигентное, плюс к тому обостренная инвалидным состоянием интуиция, и легенда о пенсионной комиссии здесь явно не проходила. Спугнуть ее ничего не стоило, а он, как на грех, успел уже ляпнуть через дверь слово «пенсионный».
— Ладно, проходите, — окончательно справившись со своим странным испугом, она отъехала назад, открывая адвокату проход внутрь квартиры. — Захлопните дверь.
Далее она направила свою коляску на кухню и тотчас нервно закурила сигарету.
— Я живу вдвоем с матерью, и она позволяет мне курить только на кухне, — пояснила она. — Садитесь.
Слово «матерью» было произнесено с некоторым жестким нажимом, и адвокат подумал, что, наверное, у них, как часто бывает в подобных семьях, перманентный психологический конфликт.
— Так что же, наконец, вам нужно?
— Видите ли, мне очень совестно, — он суетливо вытер носовым платком лоб, старательно играя неловкость, чтобы она почувствовала себя хозяйкой положения, — дело в том, что я в качестве адвоката веду дело двоих людей, значительно ущемленных государством в размерах пенсии. Они оба, уборщица и Сантехник, работали в том же, увы, злополучном институте, что и ваш… — он сделал паузу в надежде на уточнение степени родства, которое, однако, не последовало, — что и ваш родственник. Оба утверждают, что работа была очень вредная, но, как ни странно, не представляют, что же конкретно было там вредным. Чтобы помочь им, я должен знать хоть немного, чем занимался институт, — вот и хожу по домам бывших сотрудников. Уже десятка два обошел, и никто ничего понятного сказать не может. Такие темные люди… Может быть, вы что-нибудь знаете, ну хоть пустяк какой-нибудь? — он горестно замолчал и снова стал усердно вытирать лоб.
— Я тоже темный человек и тоже ничего не знаю, — решительно, пожалуй, слишком решительно заявила она, и ему показалось, на ее лице на ничтожную долю секунды возникло выражение не то сомнения, не то нерешительности.
— Господи, если даже вы, как же тогда быть… — запричитал Александр Петрович. — Неужели он ни разу и словом не обмолвился? Ведь дело-то уже давнее, никакой секретности нет, можно сказать, все это — достояние истории…
По мере того как он говорил, искорка сомнения в ее зрачках явно разгоралась, и он уже начал было питать какую-то надежду, когда в дверях раздалось лязганье отпираемого замка.
На кухню вошла женщина с огрубевшим усталым лицом и, поставив на стол принесенную с собой хозяйственную сумку, недовольно спросила:
— Это кто?
— Адвокат, мама, — женщина в инвалидной коляске сразу напряглась и стала похожа на загнанного зверька, — он ведет дело одной моей старой знакомой…
— Врет он тебе, — зло перебила ее мать.
Достав из сумки пластмассовую бутылку, она повернулась к адвокату, и он удивился вполне серьезной ненависти в ее глазах.
— Смотрите сюда! Это крепкая щелочь, унитаз прочищать. Если еще раз придете что-то вынюхивать, я выплесну это в вашу гладкую физиономию. Поняли? — Не дожидаясь ответа, она демонстративно принялась отвинчивать пробку на бутылке.
Пробка не поддавалась, и Александр Петрович, вставая со стула, позволил себе реплику:
— Как юрист, я вам точно скажу, сколько лет вы отсидите за это. — Он молча поклонился своей недавней собеседнице и нарочито не спеша направился к двери.
Под влиянием этой неприятной сцены у него возникло беспокойство за Карину, которая вот уже два дня ходила по Комарово, как и он, посещая чужие дома. От машины она отказалась, резонно считая, что непрерывное мельтешение одного и того же автомобиля может слишком намозолить глаза, а гуляющий человек, да еще в дачной местности в мае — он и есть всего лишь гуляющий человек. Александр Петрович утешился тем, что, как он не раз уже замечал, многие люди, с энтузиазмом хамившие ему самому, не проявляли агрессии по отношению к Карине. Прикинув ее вероятный распорядок дня и приблизительно вычислив время, когда она зайдет домой пообедать, он позвонил в Комарово и действительно застал ее на даче. Она бодрым голосом доложила, что свою работу закончит сегодня и вернется в город на электричке, ему же надлежит встретить ее на Финляндском вокзале в девять.
До этого времени Александру Петровичу удалось посетить еще десятка полтора адресов, увы, с нулевым результатом, но у него почему-то осталась надежда, что удастся вытянуть что-нибудь из родственницы Бахчина. Он решил попытаться позвонить ей с утра, в надежде, что ее обозленная жизнью мамаша будет на работе.
Карина появилась загоревшая, со здоровым румянцем на щеках и весьма оживленная, что означало безусловный успех ее миссии. Дома у нее даже не хватило терпения дождаться конца ужина, и, едва утолив первый голод, она разложила на столе уже несколько потрепанный план Комарово.
— Смотри, — возбужденно объясняла она, — я сделала несколько радиальных маршрутов от нашего дома, а значит, и от дома Щетенко, вот они прорисованы карандашом. Красным фломастером закрашены те дома, где наблюдались помехи, а зеленым — те, где их не было.
— Выглядит убеждающе, — одобрительно заметил адвокат.
Действительно, все красные пометки располагались сплошным массивом вокруг их дома, а зеленые окружали эту красную зону на некотором расстоянии.
— А сейчас я тебе покажу фокус. — Она отошла к своему письменному столу и вернулась с циркулем.
У нее в столе, в числе всякой всячины, имелись пастель, акварельные краски и чертежная готовальня. Краски время от времени использовались — когда ей приходило в голову, как она сама говорила, «для поддержания тонуса рук и глаз», поставить натюрморт или набросать причудливую графическую фантазию, но зачем она хранила чертежные инструменты, Александр Петрович не мог понять. И вот теперь он мог наблюдать научное применение циркуля.
Установив иглу на середине участка Щетенко и подобрав подходящий раствор циркуля, она провела окружность так, что все красные пятна оказались внутри нее, а все зеленые — снаружи. Перестановка иглы на любое другое место такого эффекта уже не давала. Сомневаться было невозможно: дом Щетенко являлся эпицентром этого электронного безобразия. Радиус круга, то есть дальность действия аппаратуры, составляла около километра.
— Это красиво. Я потрясен могуществом науки, — торжественно объявил он, а затем осторожно поинтересовался: — А тебя как… ничего принимали?
— Превосходно, в нескольких домах даже пытались усадить за стол. Я им раскрывала глаза на то, что некая фирма неподалеку от нас основала некие мастерские, источник помех, а затем с помощью взяток сумела добиться официального заключения, будто никаких помех нет, и скоро у нас вообще невозможно будет включать телевизоры. А я, видишь ли, возглавляю комитет по выведению упомянутой фирмы на чистую воду.
