Наступила тяжелая пауза, которую Александр Петрович не спешил заполнить, понимая, что неточной репликой можно испортить весь дальнейший сценарий.
— О Боже, — выдохнул он наконец с выражением ужаса в голосе, — а я-то не мог понять, отчего вы так испугались!
— Я до сих пор боюсь. Я почти сразу поняла, что вы не злодей, а… — Она запнулась, ибо слово «сыщик» категорически не вязалось с внешностью и манерами гостя.
— Слуга закона, — любезно подсказал адвокат.
Она негромко засмеялась, и он понял, что выиграл эту партию.
— Я все равно боюсь. Мне кажется, если я расскажу вам хоть что-нибудь, с вами расправятся тут же, на лестнице, а через пять минут явятся ко мне.
— Я понимаю ваш страх, и грешно было бы попрекнуть вас этим. Но бояться нечего. Организация, которая пыталась вас убить, давно уж не существует. Тогда они заметали следы, поспешно и очень грубо. А для этих, теперешних, ваши сведения не опасны. Плохо спать должны их служащие, занятые в секретном производстве.
— Говорите вы складно. — Она все еще глядела на него недоверчиво, и Александр Петрович пустил в ход последний аргумент:
— Посмотрите наконец на меня. Разве я похож на самоубийцу? Более того, я не стесняюсь признаваться, что я трус и ни при каких обстоятельствах рисковать собой не способен. Это у меня с детства. Если уж в это дело ввязался я, можете быть уверены, в нем нет и процента риска.
— Вот это, пожалуй, меня убеждает. У вас действительно вид… какой-то неуязвимый.
— Ну конечно же. Слава Богу, — обрадовался адвокат, почувствовав, что может теперь взять на себя инициативу в разговоре. — Итак, какую же продукцию выпускала «Окаянная контора»? Так ее, кажется, называли?
— Да, так. Реальной, вещественной что ли, продукцией была электронная аппаратура. Причем штучная, сериями по несколько экземпляров, и в основном на базе переделки уже существующей заводской радиоаппаратуры. В общем, типичное кустарное производство. У них было две лаборатории, номер один и номер два. Первая занималась локальными эффектами, результатами продолжительного действия различных излучений на психику человека, ну например, человек в своей квартире… или в следственной камере. Во второй изучали немедленный результат действия сильных полей на массу людей, находящихся на данной территории, к примеру, на толпу или целую воинскую часть. Всё пробовали прямо на людях, у них была испытательная база при каком-то спецлаге за городом. Мой дядя заведовал второй лабораторией и практически ничего не знал о том, что творится в первой.
— Неужели такое возможно? Чтобы заведующий лабораторией совсем не догадывался, что делается в соседних помещениях?
— Во-первых, что-либо знать о других было запрещено по причине сверхсекретности. Во-вторых, мой дядюшка звезд с неба не хватал и вообще не был ученым. Просто партийный начальник с техническим образованием. Всё делали его подчиненные, а он руководил, рапортовал и получал ордена. Но и это не главное. Главное — панический страх перед всем, что делалось в их собственном институте. Ведь дядька умер в сорок семь лет, до пятидесяти не дожил. А другие умирали и раньше. И все как-то дурно, мучительно. Они там все-таки каких-то электронных демонов выпустили на волю, и те в первую очередь начали пожирать их самих. Мой дядюшка, когда уже знал, что жить ему осталось месяц-другой, все равно боялся говорить со мной о своей лаборатории. И расколоть его было ох как непросто. Понадобились сильные средства.
— А именно?
Она немного помедлила и усмехнулась:
— Ладно, расскажу.
Адвокат понял, что его в очередной раз подвело любопытство, и ему теперь, вместо позитивной информации, предстоит выслушать еще одно лирическое отступление.
— Мой дядюшка был изрядная скотина. В первый раз он попытался меня изнасиловать, когда мне было четырнадцать, и время от времени повторял эти пробы. Жили-то в одной квартире, сюда обменялись после его смерти. А когда он заметил, что я сплю с приятелями, стал предлагать деньги. За них я ему школьную подругу приводила. Он был похотлив, как козел, и сохранил это свойство до самого конца. Только на это я его и купила. Он получил от меня, что хотел, в пределах, конечно, своих возможностей… Впрочем, к чему это я?.. К тому, насколько силен был страх. Даже в последние несколько дней он корчился от страха, а не от боли, хотя боль была — как-никак рак печени.
Заметив, что от этих интимных воспоминаний ее глаза потеплели, Александр Петрович уже хотел было заняться корректировкой беседы, но она сама перевела разговор в нужную колею.
— Научный уровень у них был невысок, можно сказать, вовсе отсутствовал. Все делалось примитивно эмпирически, как говорят физики, «методом тыка». Зная собственные частоты, биоритмы человеческого организма, они брали все доступные им поля и модулировали по частотам биоритмов. А поскольку…
— Мне это на слух не запомнить, — перебил ее адвокат, вынимая из кармана диктофон, — можно, такие слова я буду повторять за вами и записывать?
— А, ладно, — она слабо махнула рукой, — отступать уже поздно. Пишите с моего голоса. Так вот, они, например, выяснили, что сантиметровые радиоволны, модулированные по амплитуде с частотой девяносто герц, вызывают изменение цветовосприятия глаза, а если к ним добавить волны определенного другого диапазона, модулированные с той же частотой, возникают дальтонизм и резкое падение остроты зрения. Так возник аппарат, практически выводящий из строя артиллерийских наводчиков, правда, всех, и своих, и чужих. Но главное — идея. Идея понятна?
— Я ни слова не понял. Китайский язык, наверное, понятнее. Как же вы, после факультета журналистики, ухитрились разобраться в таких вещах? — Чувствуя, что не следует задавать этого вопроса, он не сумел вовремя остановиться.
— О, это очень смешная история. — Она всплеснула руками.
Надо же, оживает на глазах, удивился Александр Петрович.
— Когда я писала эту проклятую статью, я специально завела парня с физического факультета, из высоколобых, чтобы все время иметь консультанта под боком, в буквальном смысле слова. У него-то я и оставила пятый экземпляр статьи, который обошелся мне так дорого. Так я его расспрашивала круглые сутки, даже в постели, он думал, у меня крыша съехала, пока я не объяснила, в чем дело…
«Вот ведь дьявол, — чертыхнулся про себя адвокат, — этак мы досидимся до прихода ее любезной мамаши… Интересно, где у них хранится эта мерзкая щелочь? А попробуй спроси — окажется, и со щелочью у нее связаны какие-нибудь постельные воспоминания…»
— Отлично, вернемся к нашим баранам. Какие у них были еще аппараты с достаточно понятным действием?
— Было несколько генераторов, вызывавших различные болезненные ощущения — невыносимую головную боль или ломоту в костях, но это не так интересно. А наиболее любопытных агрегатов было три. Первый, самый страшный — единственный, механизма действия которого на человека они не понимали. Они его сами боялись и не умели экранировать его действие. Он единственный не имел прозвища. Дело в том, что с неким висельным юмором они давали своим детищам кодовые клички, иногда очень точные. А с этим фамильярничать боялись — проект пятнадцать, и все. После пребывания в его поле хотя бы полчаса люди внешне как будто не менялись, но становились — никто не мог подобрать точного слова, но наиболее близкое понятие — никчемными. Они теряли инстинкт самосохранения, волю к жизни, становились рассеянными. Человек мог свалиться в яму и потом не уметь из нее выбраться или порезать палец и затем равнодушно смотреть, как ему же на брюки течет кровь.
