Ворон холодно промолчал, отвернулся. Клюв все еще распахнут,
да я и сам чувствую, что полдня бы просидел с высунутым языком. Все тело ноет
после такого перелета, не говоря уже о том, что на острове меня вовсе не
гладили.
— Поднимаемся, — велел я. — Мы даже не знаем,
где мы, в какой стране. И какие здесь порядки.
Волк сказал утомленно:
— Мой лорд, а оно вам надо?
— Ну, так полагается…
— Плюньте, — посоветовал он
доброжелательно. — Когда у вас такой длинный меч, то до этнографии ли? Да
и не поймут вас.
Я вздохнул:
— Ты прав. Нам нужен трехмерный экшен с хорошей графикой
и разрешением не меньше чем тыща двести восемьдесят на тыщу двадцать четыре. А
повезет, так и на тыщу шестьсот. Пойдемте!
— Навстречу экшену?
— Навстречу!
Со всех сторон полупустынная местность, издали доносится
слабый шум океанских волн, местность каменистая, явно море сюда наступало не
раз, а вон там дальше нетронутая зелень, небольшая роща, из земли торчат глыбы
старинных развалин, в двух шагах от нас заросшая травой дорога.
Я отважно ступил на эту тропу, куда-то да приведет, волк
понесся впереди, а ворон ввинтился в небо. Впереди медленно оседала мелкая
едкая пыль, поднятая, как догадываюсь, ногами и копытами. Я шел быстро, иногда
переходил на бег, ведь бег — естественное состояние человека, волк остановился
на краю обширного пространства, слышно только карканье, небо черное от
налетевших ворон, наконец проступило все кровавое поле, широкое и необъятное.
Павшие закрыли всю землю, часто лежат друг на друге с оскаленными в крике
ртами. Повсюду горы мертвых тел, блестят топоры, мечи, ножи, косы. К небу
вздымаются обломки копий в застывших кулаках, торчат руки, ноги, конские
копыта.
Страшное поле, уже кладбище, ибо немыслимо собрать всех
павших и похоронить, тянется во все стороны в бесконечность, смыкается с
горизонтом, уходит за край земли. Изредка виднеются челядины, собирают оружие,
сносят охапками в огромную кучу, возвращаются к самым знатным из павших,
снимают доспехи, шарят в карманах, стаскивают дорогие сапоги.
Высоко в синем небе звонко кричит жаворонок, но над полем
кружат, оглушая мир радостным карканьем, совсем другие жаворонки: огромные,
черные, ликующие.
— Идем мимо и дальше, — сказал я торопливо.
Волк покачал головой:
— Да, битва прогремела кровавая… Мой лорд, разве вам
это не в радость?
Я огрызнулся:
— А вот представь себе, совсем нет.
— Почему?
— Потому что у меня два высших! И вовсе не в
университете Патриса Лумумбы получены.
Захлопали крылья, ворон плюхнулся на плечо, сложил крылья,
чуть не отрезав мне ухо жесткими перьями.
— Мой лорд, я присмотрел впереди неплохое место для
ночлега. Да и гроза собирается.
Я тоже посмотрел на багровое солнце, туча черная, ливневая,
но пока далековато.
— Что, опять?
Ворон ответил с неудовольствием:
— Мой лорд, это повтор, но что делать?.. Жизнь состоит
из таких вот повторов. А что же, не спать вовсе? Идти день-ночь, день-ночь,
день-ночь, как по той же Африке?
— Ладно, — сдался я. — Только проследи, чтобы
не остановиться на заброшенном индейском кладбище.
— Индейском?
— Ну да. Их духи не любят, когда вторгаются в их
резервации. Антиглобалисты.
У меня на поясе уже тушки трех зайцев, подстрелил по дороге,
у волка кровь на морде, кого-то сожрал попутно, пусть не перебегают на красный
свет, даже ворон летит тяжело, явно сожрал чьих-то птенцов, не страдает от
избытка гуманизма и, как и Штаты, может бомбить нужную цель, не обращая
внимания, сколько там рядом «ни в чем не повинных младенцев с чугунными
слезками».
Глава 4
Ворон хорошо рассмотрел тучу, потому для ночлега выбрал
местечко в сухой и просторной пещере. Там, в оставленном снаружи мире, темнота
ночи время от времени разрывалась яркими вспышками, глухо рокотал гром, потом
вспышки стали слепящими, а гром не рокотал, а грохотал, затем грохот сменился
сухим треском. Молнии блистали непрерывно, выглядело так, что мы сидим в
полумраке, а там, по ту сторону входа, слепящий день, даже не день, а что-то
небывало яркое, трепещущее, свет не просто свет, что значит — привычно
оранжевый, а белый до абсолютности, до первозданной чистоты, до того мига,
когда был создан белый свет и окружающая его Вселенная.
Жутко завывал ветер, донесся скрип дерева. Затрещали ветви,
волк прислушался, сказал с сочувствием:
— Верхушку сломало.
— Сломило, — поправил ворон.
— Сломало, — прорычал волк.
— Сломило! — каркнул ворон. — Пень
неотесанный!
— Сломало, — повторил волк упрямо. — Это
называется рябиновая ночь. Не то рябина цветет в этот день, не то завязывается
или поспевает…
Ворон сказал раздраженно:
— Во-первых, сломило, а не сломало, я лучше знаю, я —
ворон! Мудрый ворон. Во-вторых, не рябиновая, а воробьиная ночь, потому что в
эту ночь воробьи… что-то делают. Или с ними что-то делается.
— Воробьи ни при чем, — заявил волк. — В
такую ночь черт в виде ворона летает и поджигает кровли. Кстати, мой лорд, к
этой странной птице тоже надо присмотреться. Что-то в ней не то, не то…
Умничает больно. Не пора ли ее на костер за поджоги?
Я спросил:
— К черту?
— Да, — ответил волк и посмотрел на ворона, —
к черту.
Ворон ответил высокомерно:
— В стране рожденных ползать к рожденным летать
относятся как к незаконнорожденным.
Волк сказал сочувствующе:
— Да-да, я тоже заметил, что рожденный ползать летает
как-то боком.
— Рожденный ползать летать не может, — возразил
ворон, — но порой залетает очень высоко.
— Мы такие, — согласился волк, не заметив двойного
дна. — Не то что некоторые, что всегда на высоте… полета зеленой мухи над
навозной лепешкой… Иначе бы, заметив приближение противника, мы не прятались
бы, как барсуки.
— Барсуки в пещерах не живут.
— Я не сказал, что живут, — сказал волк, — я
сказал, прячутся!
Я подбросил пару веток в огонь, сказал сонно:
— Вы договоритесь, кто из вас сторожит с вечера, а кто
под утро, а я уже отключаюсь. Только не подеритесь, хорошо?
Волк ответил:
— Да куда уж драться, тут только и гляди, чтобы
рожденный летать не накакал на голову.
* * *
