Утром я проснулся от шума, карканья, пальцы сжались на
рукояти меча раньше, чем я открыл глаза. Вскочил, в зияющий проем бьет свет, с
той стороны стучат копыта, а когда я выметнулся, готовый рубить и колоть
головы, как дрова, ахнул. Белоснежный жеребец мотает головой, волк прыгает
перед мордой, пытаясь ухватить за оторванный повод, а сверху ходит кругами
ворон, орет:
— Ну ты маладец, рогатый!.. Ну ты вааще даешь…
Пальцы разжались, меч звякнул о камни, я бросился навстречу
Рогачу, обнял за шею. Он шумно дышал и наконец лизнул мне лицо. Выглядел он
худым, чуть ли не изможденным, только рог на середине лба остался прежним, как
будто покрупнел даже, я поцеловал в горячие бархатные ноздри.
— Как ты… сумел?.. Это же сколько пришлось бежать?
Ворон каркнул:
— Судя по азимуту, не так уж и много пробежал. Мы
высадились всего в сотне миль от того рыбацкого поселка.
— Это он не жрал с тоски, — объяснил волк
серьезно. — Мы, волки, такое благородное чувство понимаем. Это пернатым
оно недоступно, что и понятно, с них разве что пучок перьев…
Я сказал решительно:
— Сегодня никуда не двигаемся! Кормим Рогача, ублажаем,
пусть отдохнет, а завтра с утра…
Ворон каркнул бесчувственно:
— А как же спасение мира?
— Подождет, — ответил я.
— Но если Черный Властелин выступил, это ж каждый день
новые невинные жертвы, спаленные города и деревни, сотни нанизанных на пики,
тысячи повешенных… кха-кха, простите, слюной поперхнулся, мильоны
обескровленных, в смысле, оставшихся без крыши…
— Плевать, — ответил я. — Мильон туды, мильон
сюды, все равно в остатке семь миллиардов А вот Рогач у меня один!
На другой день Рогач выглядел заметно посвежевшим,
отдохнувшим, даже поправился чуть. Мы выступили после плотного завтрака, с ходу
переправились через довольно широкую реку, две трети удалось вброд, только
ближе к берегу вода промыла русло на хорошую глубину, я соскользнул с Рогача и
плыл рядом, волк обогнал нас и первым выбрался на берег, где раскорячился на
всех четырех и шумно отряхивался. Брызги летели и летели веером, словно вынес
на шерсти пару цистерн воды, уши мотались, как привязанные.
Ворон каркнул насмешливо, надо же выказать свое
превосходство над бескрылыми, полетел вперед, пообещав разведку боем. От реки
потянулась довольно широкая, хоть и безлюдная дорога. Мы не проехали и часа,
как встретили перекресток, небольшой постоялый двор. Я преодолел соблазн
остаться, мужчина должен привыкать ночевать у костра и питаться с шампура, а не
со сковородки, как едят женщины, дети и мужчины с расшатанными зубами.
Волк, как и ворон, часто уносился вперед, чему я всегда
радовался. Ворон осуществляет, так сказать, общую разведку, стратегическую,
сообщает больше о ландшафте или передвижении больших групп людей, на основании
его доклада я мудро выбираю путь, а волк уточняет особенности этого пути,
успевает отыскать удобное место для ночлега, в то время как ворону не по зубам
заметить крохотный родничок, тайком выбивающийся из-под корней могучего дуба.
По обе стороны дороги шумят нехоженые леса, часто
прерываемые обширными участками степи И в лесу, и в степи видимо-невидимо
всякого зверя, больше всего в поймах рек. Но и проезжая леса, то и дело
приходилось давать дорогу стадам могучих туров, встречали множество медведей и
чуть ли не на каждой поляне натыкались на кабанов, огромных и жутковатых.
На деревьях мелькали рыжие молнии белок, за ними порой
проносилась куница. Дважды пускал стрелы в рысей, что чересчур нагло
укладывались на ветках, нависающих над дорогой, и рассматривали по-хозяйски
оценивающе проезжающих. Когда проезжали по участкам степи, там не столько
паслись, сколько носились от избытка сил табуны диких коней, яростных и
неукротимых. Я старался не приближаться, вожаки табунов могут расценить как
вызов и броситься драться.
Когда переходили вброд даже самые мелкие речушки, под ногами
шныряло столько рыбы, что порой закрывала дно. Однако человек здесь почему-то
не селится, это заметно. Мы встречали следы одиночных стоянок охотников. Видно
же, здесь можно прокормиться одной охотой или рыбной ловлей. Хотя и земли
богатые, черноземные. Воткни оглоблю, к утру телега вырастет.
Однажды задули сильные горячие ветры, воздух наполнился
раскаленным песком, небо стало цвета расплавленной меди. Ворона сносило напором
встречного вихря, в конце концов я ощутил толчок в плечо и крепкие когти на
перевязи. Рогач пригибал голову, но шаг не замедлил, так двигались некоторое
время, затем ветер утих, я ошалело оглядывался.
Я знаю, что Сахара наступает со скоростью пять километров в
год, время от времени появляются обнадеживающие данные из институтов, что
создали растение, способное укрепиться на песках и удержать их передвижение, но
вскоре обычно появляется сообщение, что на этот раз пески поглотили такой-то
древний город, в котором царица Савская получала диплом, и вплотную подступили
к городу, откуда Баурджед вывозил ебонитовое дерево… однако на этот раз Сахара,
похоже, в одни сутки выполнила месячную норму, как у нас в Москве бывает с
дождями или снегом.
Барханы подернуты дымкой, как бы в тумане, очертания
размыты, это так ветер передвигает их, срывая песчинки и складывая на новое
место. Судя по направлению, скоро вон тот огромный цветущий город станет
Содомом и Гоморрой… да что эти города извращенцев ко мне привязались,
Геркуланумом и Помпеей, я хотел сказать. Кому-то очень повезет, когда начнет
рыть колодец и наткнется на вершинку вон того гордого, вознесенного к небесам
минарета…
Впереди из песка высунулось темное горлышко, я пустил было
коня мимо, однако взгляд ухватил знакомые очертания. Я натянул поводья,
всматриваясь. Волк оглянулся:
— Что там?.. О, мой лорд, вы нашли кувшин с джинном!
— Ну так уж и с джинном, — возразил я на всякий
случай. — А может быть, с простым вином? За сотни лет уже уксус…
Ворон слетел с плеча, сел на песок рядом с кувшином. Вид у
птахи озадаченный, посмотрел одним глазом, потом другим, это всегда потешно,
хотя только сова смотрит двумя глазами по-человечьи, пора бы привыкнуть, ворон
каркнул:
— Печать самого Самийла… э-э… Сулеймана… То бишь
Соломона!
— Ну и что? — спросил я.
— Доказательство подлинности, — важно каркнул
ворон. — Только царь Соломон тысячами запихивал джиннов в кувшины и бросал
в море. К нему ежедневно привозили три телеги кувшинов, а корабль от его дворца
отплывал четырежды в сутки. Я эту печать знаю хорошо, он однажды по царской щедрости
и на мое крыло поставил печать, а на голову промахнулся, я успел вылететь в
окно…
Я нагнулся, взял в руку кувшин. Маловат, вряд ли больше
литра поместится, видимо, для джинна это не играет роли, так что для вина
готовили большие кувшины, красиво именуемые амфорами, а для камер-одиночек вот
такие карцеры, чтобы сидел тысячи лет, согнувшись.
