Отец сделал матери глазами знак, она кивнула и вышла,
тихонько прикрыв дверь. Отец молчал, я сел рядом, прижался, обхватил его плечи
обеими руками.
Мать вернулась не скоро, в руках чистая тряпица. Развернула,
там узелок. Развязала, там еще один, зато какой! Я невольно задержал дыхание.
Даже в Звездной Империи не видел такой дивной материи, хотя там помешаны на
красивых тряпках, новых материалах, сверхновых красках и покрытиях. Эта ткань
переливается всеми цветами радуги, искрится, просится в руки. Быстрые пальцы
матери долго старались безуспешно развязать застывший, просто окаменевший за
годы узел, наконец взялся отец, даже побагровел от натуги, и вот блистающий
лоскут распустился, а посредине…
На тонкой цепочке блистает серебряный крестик. Простой серебряный,
однако чувствуется рука мастера. Я напряг зрение, сумел разобрать множество
мельчайших значков по всем четырем отросткам креста.
— Это твое, — тихо произнесла мать.
— Это было у меня на шее? — спросил я.
В горле першило, в глазах щипало. Я чувствовал странное
желание заплакать, хотя такое было последний раз во младенчестве.
— Да, — ответил отец и нежно улыбнулся, —
твоя шейка была слишком тонкая, но все же цепочка была на ней, а этот крестик —
на груди. Это твое.
Мать привстала на цыпочки, я чувствовал ее теплые пальцы,
крестик трепыхался, щекотал кожу. Легонько щелкнуло, мать отступила на шажок. Я
скосил глаза, крестик смирно лег на груди. От него, казалось, пошло тепло, но я
напомнил себе, что крестик попросту был в теплых ладонях этой чистой ласковой
женщины, моей матери в этом мире.
— Ты вырос, — сказала мать печально. — У тебя
отросли крылышки… Не сейчас, так позже, но ты бы улетел, я знаю. Дональд и
Ринуальд, наши соседи, старше тебя, но ты вылетаешь из гнезда раньше всех.
Она всхлипнула, отец привлек ее к себе, обнял. Я сел к ним,
обнялись все трое. Я чувствовал слезы на глазах.
— Иди с Богом в душе, — сказала мать, — и
молитвой в сердце. Пусть светлые ангелы защитят тебя, сын мой!.. от всех бед и
напастей.
— Да будет Господь с тобой, — произнес отец
тихо, — а ты с ним.
Глава 16
Хески показался из конюшни с Рогачом в поводу, мы
встретились посреди двора. За седлом мешок, а накормленный и напоенный Рогач
весело помахивает гривой.
— Я положил еды на пару дней, — сообщил
Хески. — Ну, на три от силы. Береги себя. Хоть и глупо такое говорить, но…
в самом деле побереги! Нам уже не хватает тебя.
Мы обнялись, я вскочил в седло, взял повод, мои пятки
привычно ткнули под конские бока. Загремела сухая земля, откуда ни возьмись
ветер навстречу, но на этот раз я даже не обратил внимания, как красиво треплет
мне волосы. Есть же люди и в этом мире, мелькнула мысль, от которых не хочется
отлепляться, с которыми хочется делить последний кусок хлеба, с которыми
хорошо, уютно, надежно, тепло…
Из кустов выметнулся волк, в глазах довольный блеск.
— Мы уж думали, лорд, изволите заночевать…
— Вы хоть костер бы развели, — буркнул я.
Над головой захлопали крылья, гнусавый голос произнес
назидательно:
— У костра спят только неженки!.. Настоящие мужчины
презирают грошевой уют. Мы пьем за яростных и непокорных…
— Непохожих, — поправил волк.
— Не спорь, серость! Даже если ошибаюсь, я все равно
прав, потому что я мудер в целом. Впрочем, мой лорд, я заприметил местечко для
ночлега. Хоть еще рано, но, пока доедем, как раз солнце опустится. Дуб такой,
что прямо я не знаю, сухих веток целые завалы, вам обоим таскать — не
перетаскать, а ручей из-под корней холоднее зимнего льда! Как бы не из
подземного мира, так что ты, волк, пей первым, а мы посмотрим…
* * *
Рогач шел экономным галопом, не уставая, вот так может
мчаться с утра до ночи, я щурился от встречного ветра, инстинктивно пощупал
крестик на шее, скоро привыкну и перестану воспринимать, волк несется длинными
стелющимися прыжками, морда довольная, все-таки волк зверь стайный, ему нужно
общество… Да и ворон тоже из таких же существ, что и люди: предпочитает
общение, а не одиночество
От Рогача внезапно пролегли три тени, причем только одна
тень как день серая, две цветные: лиловая и зеленоватая. В страхе вскинул
голову, в небе нещадным блеском сияют три огромных солнца! Самое крупное —
зеленое, чуть ли не размером с Юпитер, видимый с Ганимеда, а самое мелкое,
лиловое, мельче Луны, но видно, что это солнце, то есть звезда, а не планета.
Ну, а третье, самое обычное солнце, оранжевое, разница с нашим лишь в том, что
буквально выпрыгнуло из-за горизонта, стремительно бежит по небу и через
две-три минуты нырнет, как лягушка в воду, за горизонт…
Волк посмотрел на меня внимательно, оскалил зубы:
— Что, пробирает?
— Еще как, — признался я. — Что за
калифорнийский феномен?
— Мы проезжаем близ Грани, — сообщил он.
— Какой Грани?
— Или Завеси. Некоторые еще называют Занавесью или…
тысячью других имен, каждый придумывает в меру своей… словом, в свою меру.
Я спросил настороженно:
— А что за той Гранью?
Ворон летал над нашими головами, выбирая место, где сесть,
каркнул:
— Там миры, миры, миры… В одних власть захватили злые
колдуны, теперь мечтают прорвать все истончающуюся ткань Стены и хлынуть на эти
беззащитные земли, в других живут невообразимые чудища, что мечтают поработить
наш мир, изнасиловать всех женщин, в третьих живут тролли, орки и всякие темные
эльфы, что истребили тамошнее человечество и вот-вот пробьют Стену, чтобы
истреблять и здесь…
Волк добавил ревниво:
— Этих миров, как известно даже пернатым, тысячи,
миллионы!.. Бесчисленное множество. Потому вашему длинному мечу, мой лорд,
всегда будет кровавая работа, а вам всегда ступать среди горящих домов по
колено в крови, оскальзываясь на вывалившихся внутренностях стонущих трупов,
отбиваясь от нежити, нечисти, живых мертвецов и неживых людей… вот счастье-то
привалило!
Я огрызнулся:
— Кому? Мне или тому, кто наблюдает?
— Ну, — сказал волк с некоторым сомнением, —
а вам самому что, не счастье?
— Когда одно и то же, — ответил я честно, —
начинает поднадоедать. Если честно, уже надоело. Два-три одинаковых квеста — и
уже тошнит. Не понимаю, как можно десятки, а то и сотни…
Он вздохнул, признался:
— Я тоже не понимаю.
Ворон каркнул с плеча:
— Закон рынка!
— А что это? — спросил я.
— Не знаю, — ответил он обиженно. — Да и
никто не знает, хотя делают вид, что знают все.
