— Вон там, за пустыми кувшинами.
— Это все я?
— Вы же герой!
Пошатываясь, я кое-как облачился в боевую одежду, благо для
полуголого это нетрудно, а вот с боевой формой пока непросто, но я заставил
себя спускаться во двор, не особенно хватаясь за стены.
Генрих велел отряду не отставать, но особенно и не
приближаться, так что мы неслись впереди втроем, а волк и ворон по-прежнему
бдили и сообщали о всяких и разных интересностях. На третий день отряд
сопровождения заметно отстал, хотя там отборные из отборных на лучших конях.
Естественно, самые быстрые кони у нас: у Генриха по праву феодала, у королевы —
потому что королеве попробуй не дай лучшее, а у меня попросту единорог, для
которого все кони — медлительные коровы.
Дальше мы неслись уже трое, волк и ворон держались впереди,
а пыльное облако позади постепенно уменьшалось, пока не растворилось в сухом
жарком воздухе. Я велел ехать скрытно, не надо, чтобы о нашем вторжении знали
все на свете. Сэр Генрих поскрипел в неудовольствии, но признал мою правоту,
чему я весьма удивился.
Во второй половине дня увидели впереди облако пыли, на
всякий случай объехали, долго пробирались по каменистой гряде, едва не ломая
ноги коням, а когда ветерок слегка сдвинул пылевое облако, оказалось, что по
дороге два оборванных пастуха гонят большое стадо коров. Я выругался, и без
того устали, снова выбрались на дорогу, проехали не больше часа, как далеко
впереди показалось такое же пыльное облако. Первым моим побуждением было
свернуть, но Генрих сказал презрительно:
— Опять прятаться от коров? За мной скачет сто
сильнейших воинов!
Я хотел выматериться, но взглянул на серое от пыли и
усталости лицо королевы, буркнул:
— Как скажет Ее Величество.
— Поедем прямо, — прошелестела она, голос у нее
тоже серый, бесцветный, едва живой.
— Прямо так прямо.
Мы сближались, облако разрасталось, донесся сухой перестук
копыт, уже и королева выпрямилась в седле, в это время в пыльном облаке тускло
заблистал металл. Проступили очертания всадников, дорога позволяла ехать по
четверо в ряд, я рассмотрел коней песочного цвета, всадники в оранжевых
башлыках, кони укрыты оранжевыми попонами, все практично: не так заметна пыль,
да и самих всадников издали разглядишь только по облаку пыли, но после дождя
они наверняка просто невидимки, зеленые береты…
— Это я виновата, — пробормотала королева.
— Женщина всегда права, — буркнул я. — А я в
самом деле дурак…
Впереди всадников ехал настоящий гигант, он сам и конь не
покрылись пылью, так как держался впереди, выше остальных на голову, в плечах
шире, на кончике шлема трепещут три крупных пера. Панцирь на груди украшен
вензелями, на шлеме золотая насечка, даже на плечах латы украшены серебром. Еще
я рассмотрел руку, что держала поводья, пальцы как поленья, а рука — целое
бревно. Всадник смотрел холодно и бесстрастно, тяжелую челюсть украсили два
белых шрама, еще один, багровый, шел от уха по щеке.
Генрих покрепче стиснул копье, опустил шлем. Острие копья
смотрело прямо в грудь всаднику. Тот вскинул руку в приветствии:
— Сэр желает помериться силой?
— Да, — отрубил Генрих зло.
— Но тогда условие…
— Какое?
— Если сбросите меня с седла, вам позволено будет
проехать. Если сброшу я, вы все становитесь моими пленниками.
Королева ахнула, я проверил, на месте ли меч, но мои груды
мышц почему-то гиганта не повергли в ужас. Генрих подумал, произнес
бесстрастно:
— Не кажется ли вам, доблестный сэр, что условия
поединка несколько… неравны?
Гигант проревел трубным голосом:
— Сэр, я просто даю вам шанс. Если вы отказываетесь…
— Нет, — ответил Генрих. — Не отказываюсь. Но
не пожалейте, сэр!
Они разъехались, разом пустили коней навстречу друг другу. Я
не поверил глазам своим, не думал, что тяжелые рыцарские кони в тяжелых
доспехах, да еще с тяжеленным рыцарем на спине могут развивать такую скорость,
но, видимо, они, как бегуны на сто метров, выкладываются полностью, а потом
останавливаются в изнеможении.
Бешеный грохот копыт, очертания коня и всадника размазались
в сверкающую полосу, как они могут видеть, куда ударить копьем, это же лотерея…
Удар, на землю обрушился такой грохот, словно прямо над
головами сверкнула молния и ударил гром. От металлического лязга зазвенело в
ушах, а на зубах появился вкус меди. Конь Генриха остановился как вкопанный, а
конь гиганта вместе с всадником рухнул в пыль. В руке Генриха остался обломок
копья. Он отшвырнул, я чувствовал, что движение далось с трудом, неверной рукой
вытащил меч из ножен.
С той стороны к упавшему спешили трое из его воинов. Я
выхватил трехручный, пустил единорога навстречу:
— Эй-эй, ребята!.. Я вас пропущу, конечно, но только
без голов. Кто первый?
И улыбнулся как можно зловещее, я же варвар, мы же с рыцарей
шкуры снимаем на свои варварские боевые барабаны войны. Они остановились,
побледнели. Я вытянул меч лезвием им навстречу, знаком велел вернуться. Не
споря, попятились, страшась повернуть коней и ускакать.
Генрих слез с коня, подошел, слегка прихрамывая, к
поверженному. Тот силился встать, но руки подламывались, он падал в придорожную
пыль. Изо рта текла густая темная струйка, смешивалась с пылью.
Я сказал громко:
— Оставь его мне, сэр Генрих. На моем барабане
прохудилась шкура. А у этого должна быть хорошая, дубленая…
Генрих взглянул на меня, лицо бледное, явно сдерживает боль,
минуту раздумывал, затем кивнул:
— Да, сэр Гакорд, я же у вас в долгу за проигранного в
карты коня. Берите этого пленника себе.
Гигант кое-как воздел себя на руках, прохрипел:
— Но мы ведь договаривались…
— Вы ставили свои условия, — ответил
Генрих. — Теперь ставим их мы.
— Это даже не условия, — добавил я с гнусной
улыбкой. — Горе побежденным! Всем — русским, югославам, иракцам,
французам…
— Ка… какие, — прохрипел он поспешно, —
условия?
Генрих подумал, ответил с предусмотрительностью не рыцаря, а
умелого хозяйственника:
— А сперва посмотрим, что везете. Может быть, ничего не
возьмем. А может быть, используем право первой брачной ночи. Даже в полдень. В
походе допускаются мелкие отступления от молитв и ритуалов.
Гигант сказал хрипло:
— Мы… мы принимаем… все ваши условия…
Генрих со слабой улыбкой посмотрел на меня. Я обернулся к
троим воинам, прокричал:
— Ладно, забирайте своего… неудачника. Изволю
разрешить!
