— Там и без гусей, — ответил он серьезно, —
есть… кое-что. Но не пойму…
Я поднял голову, долго всматривался, но небо темное, пара
овечеобразных облачков, кудрявых и легкомысленных, как Мерилин Монро, везде
пусто.
— Спроси ворона, — посоветовал я.
— Пернатый не увидит. Он прост, как… как вы, мой лорд.
А здесь надо не столько увидеть, сколько ощутить. Нечто огромное и злое
двигается на большой высоте… Не знаю, видит ли оно нас. И вообще, что это…
Я передернул плечами, озноб, произнес с бравадой героя:
— Может быть, большая стая летучих мышей.
— Днем?
— Ну, ворон. Или саранчи. Я слышал, на тепловых потоках
они поднимаются почти в стратосферу!.. Через океаны перелетают.
— Тогда их переносит, а не перелетают, — возразил
он с убийственной логикой. — Нет, это летит само… К счастью, мы для него
слишком уж мелкие… На один зуб вместе с конем.
* * *
Воздух постепенно свежел, я инстинктивно чувствовал, что
приближаемся к океану. Появилась некая соленость, что ли, может быть, в ноздри
попала пара молекул ароматов гниющих водорослей, выброшенных на берег, но я
чувствовал, что еще сегодня выйдем на берег океана. В крайнем случае завтра.
Даже лес стал другим, по-моряцки раскорячистым, словно тоже
старается удержаться на качающейся палубе, деревья с виду огрубели, вся кора в
наростах, наплывах, в трещинах, корни вылезают, вспучивая мох, на каждом шагу,
конь забодался перешагивать, а вскачь не пойдешь, все корни покрыты зеленым
мохом, сразу рвется, а ты, поскользнувшись, падаешь так, что обязательно
треснешься башкой о другой корень.
Между деревьями просторно, все на одинаковом расстоянии друг
от друга, словно высажены квадратно-гнездовым, но на самом деле каждое
растопырилось ветвями и не подпускает другие близко. А под землей такая же
драка идет за участки корма: как я помню из школьных уроков, корни выглядят
зеркально в отношении кроны…
Ворон внезапно снялся с плеча, как боевой сокол с перчатки,
унесся, волк тоже насторожился, принюхался:
— Мой лорд, пахнет подвигами!
— Уступаю, — ответил я поспешно.
— Нет, — сказал он еще поспешнее, — это по
вашей части. Я должен чтить субординацию.
Рогач ускорил бег, вскоре и я заметил массивный каменный
столб, а к нему с той стороны тяжелыми цепями прикована обнаженная женщина.
Кого-то очень боятся, раз выбрали очень красивую, сочную, в самой поре, да и
столб изрезан жуткими мордами, харями, рылами. Добро бы драконьими или
звериными, но все морды — человечьи, что как раз и есть самое страшное, ибо нет
морды страшнее, чем у рассвирепевшего человека.
— Как думаешь, — спросил я, — опять речному
богу жертва?
— А у него харя не треснет? — спросил волк
подзадоривающе.
Ворон каркнул над ухом:
— У речного шлем с двумя рогами.
— Всегда? — спросил я.
— Всегда. Никто никогда не видел без шлема. Говорят,
даже в спальню к своей супруге он тоже…
— Наверное, лысый, — предположил я.
Женщина смотрела в нашу сторону с надеждой. Я пустил коня
мимо, уже исчерпан лимит по спасению приносимых в жертву. Нельзя слишком часто,
повторы приедаются, никто повторы не любит, меня за эти повторы просто достали,
так что пусть ждет либо бога, либо другого освободителя, их как собак
нерезаных. Да и устои веры могут серьезно пошатнуться, если вот так всякий раз
отнимать жертву, кто таким богам будет воскурять фимиам, а народ без религии —
это стадо, даже хуже, чем стадо — стая. Опасная и непредсказуемая, как говорят
депутаты, стая атеистов. А этого ну вот совсем не надо, не надо.
За спиной раздался отчаянный крик. Женщина рвалась в цепях,
глаза стали отчаянными, красивые волосы растрепались, а крупные груди
напряглись, смотрели в мою сторону красными бутонами. Конь запрядал ушами и
начал останавливаться.
Я стегнул его меж ушей.
— Прежде всего долг, — сказал я сурово, — а
уж потом личные чуйства.
— Когда выполним долг, — напомнил волк, — ее
уже сожрут.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, —
возразил я. — Мы должны уважать чужие обычаи!
Мы свернули, за спинами раздался долгий тоскливый крик,
истончился и затих.
Глава 13
На берег мы выбрались к обеду, волк с уважением посматривал
на огромные волны, подбегал понюхать, отскакивал, увидев грозно надвигающуюся
волну, убегал позорно, поджав хвост, волны здесь такие, что ломают камни,
прибрежные скалы точат, как бобры мягкое дерево. Ворон с удовольствием начал
пересказывать приключения Синдбада, выдавая за свои, я промолчал, я же читал
Дейла Карнеги, а там сказано насчет, как удержать друзей. К тому же
неиссякаемый источник мудрости, это я про народ, ставший теперь электоратом,
давно заметил, что лучше придержать острое словцо, чем потерять друга.
Даже небо над морем не такое синее, а с зеленоватым
оттенком, как и огромные волны бесконечного моря. На отмель навыбрасывало
морских звезд и даже медуз, волк осторожно и с опаской нюхал странных
обитателей этой странной реки. Ворон важно прохаживался взад-вперед и все
рассказывал, рассказывал…
— Идем дальше, — велел я. — Вон там, если
глаза не врут, что-то вроде населенного пункта. А если так, то там и порт… ну,
хотя бы рыбаки.
Ворон сказал с готовностью:
— Сейчас узнаю!
Крылья захлопали, волк проводил его взглядом, сказал
виновато:
— Слишком много незнакомых запахов. Пока не привыкну…
— Привыкнешь, — утешил я. — Вперед, нам все
равно надо к людям.
Держа взглядом далекие домики на берегу, помчались,
поглядывая и на ворона. Тот несся, как стратегический бомбардировщик, острый
клюв рассекает воздух, лапы, подобно шасси, поджаты к брюху, глаза держат
взглядом цель.
* * *
Домики оказались рыбацким поселком, я не понял сперва, что
насторожило. Даже не насторожило, чувство опасности как раз спит крепко, а
показалось неверным, а потом понял, что две лодки — маловато для прокорма
целого поселка. Да и семьи тоже странные: пятеро мужиков и только две женщины,
на домохозяек совсем непохожие, а больше на тех, которых рисуют во главе
пиратских банд.
В одном доме отыскалось что-то вроде корчмы, одна комната
дадена под питейное заведение, там мне, после осторожных расспросов и
пояснений, что мне всего лишь нужно на один из дальних островов, и клятв, что я
не налоговый инспектор, не шпион короля, про их дела знать не знаю и знать не
желаю, вообще ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу, один из
мужиков сказал после недолгого колебания, зато долгого угощения пивом:
