— Признаться, я бы не удивился.
Рэнсом допил то, что оставалось в стакане, и встал. Он решил больше не разговаривать на эту тему.
— Давай-ка позаботимся о майоре, Боб, — сказал он.
— Правильно.
Рэнсом отнес нашу бутылку к бару и заплатил Майку. Я поднялся, чтобы сделать то же самое, и Рэнсом сказал:
— Я об этом уже позаботился.
Опять та же фраза. Мне казалось, что я слышал ее весь день, и ее значение постоянно менялось.
Рэнсом и Боб с двух сторон подняли майора под руки. Они были так сильны, что это не составило для них труда. Засаленная голова Бачелора упала на грудь. Боб сунул в свой карман пистолет сорок пятого калибра, а Рэнсом прихватил с собой бутылку. Вдвоем они поволокли майора к двери.
Я вышел с ними на улицу. Издалека доносились разрывы артиллерийских снарядов. Снаружи совсем стемнело, а свет от керосиновых ламп едва пробивался через отверстия в стене.
Мы спустились по прогнившим ступенькам вместе с майором, раскачивающимся между солдатами.
Рэнсом открыл дверцу джипа, и им пришлось какое-то время маневрировать, чтобы запихнуть майора на заднее сиденье. Боб втиснулся рядом и усадил его ровнее.
Джон Рэнсом сел за руль и тяжело вздохнул. Ему не нравилась предстоящая работа.
— Я подвезу тебя до лагеря, — сказал он. — Нельзя, чтобы ты в таком виде попался на глаза полицейским.
Я забрался в машину рядом с ним. Рэнсом завел мотор и включил фары. Переключился на заднюю передачу и откатился назад.
— А знаешь, откуда взялся тот миномет? — спросил Рэнсом. Он ухмыльнулся, мы выехали на дорогу в главную часть лагеря. — Он пытался отогнать вас от Бонг То, а ваш дурной лейтенант повел вас прямо туда. — Он все еще ухмылялся. — Ох уж и рассердился майор, наверное: целая толпа народу ломится прямо в деревню.
— Он больше не стрелял.
— Да. Он не хотел разрушить это место. Оно так и останется, как сейчас. Не знаю, можно ли теперь называть ее деревней, но она останется нетронутой, как памятник. — Капитан бросил на меня взгляд. — Как упрек.
По какой-то причине в тот момент я мог думать только о пьяном майоре на заднем сиденье, который совсем недавно говорил, что мы ответственны за тех, кого хотим защитить. Рэнсом спросил:
— Вы заходили в какие-нибудь хижины? Видели там что-нибудь необычное?
— Я был в хижине. И видел необычное.
— Список имен?
— Я подумал, что это он.
— О'кей, — сказал Рэнсом. — Ты хоть немного знаешь вьетнамский?
— Немного.
— Ничего не заметил в именах?
Я не мог вспомнить. Я набрался вьетнамского в барах и на рынках и знал в основном разговорный язык.
— Четыре из них принадлежало семье Транг. Транг был вождем в деревне, как и его отец, как и его дед. У Транга было четыре дочери. Когда каждая из них достигала возраста шести-семи лет, он вел их вниз в подземную комнату, привязывал цепями к столбам и насиловал. Во многих хижинах есть такие комнаты для хранения припасов, но Транг модифицировал свою после рождения первой дочери. Забавнее всего, что, мне кажется, все в деревне знали, чем он занимается. Не думаю, что жителям нравилось, но они позволяли этому случаться. Они могли притворяться, что ничего не знают, потому что девочки никогда не жаловались, и никто никогда не слышал криков. Наверное, Транг был очень хорошим вождем. Когда его дочерям исполнялось шестнадцать, они уезжали в города. Даже присылали потом деньги. Может быть, они считали, что такое нормально, но я лично в это не верю, а ты?
— Почем мне знать? Хотя у меня во взводе есть парень из...
— Думаю, между стыдом личным и общественным очень большая разница. Разница между тем, в чем ты признаешься, а в чем — нет. Вот с чем придется справляться Бачелору, когда он попадет в Лэнгли. Некоторые вещи приемлемы, если о них не говорить вслух.
Рэнсом вытер лицо, и куски засохшей грязи посыпались со щек. Появившаяся кожа казалась красной, как и его глаза.
— Потому что я вижу одну общую проблему. Вопрос в том, чтобы определить: что выразимо? Это превыше склонности людей допускать мысли, действия или поведение, которые они потом в любом случае сочтут неприемлемым.
Я никогда не слышал раньше, чтобы солдат так разговаривал. Даже немного напомнило Беркли.
— Я говорю о разнице между тем, что выражается и что описывается, — сказал Рэнсом. — Мы не принимаем и не признаем большую часть жизненного опыта. Религия помогает нам справиться с тем, что мы не признаем. Но представь, просто представь, что тебе пришлось лицом к лицу, без посредников столкнуться с чем-нибудь экстремальным.
— Приходилось, — сказал я. — Да и тебе тоже.
— Круче, чем бой, страшнее, чем ужас. Что-то вроде того, что случилось с майором: он столкнулся с Богом. Ему предъявили требования. Ему пришлось выйти за рамки обычного, даже когда он определил его границы.
Рэнсом рассказал мне, как майор Бачелор завелся, когда его привезли в лагерь Крэндалл вместе с черепом его жены, но я почти ничего не понял.
— Я занимался этим вопросом, — сказал Рэнсом. Он почти перешел на шепот. — Ты только подумай, что могло заставить людей покинуть деревню, если они связаны с ней святой обязанностью.
— Я не знаю ответа, — сказал я.
— И даже еще более святая обязанность должна держать их там. Я говорю о сильнейшем чувстве стыда. Когда преступление настолько велико, что с ним невозможно жить, память о нем становится священной. Становится самим преступлением...
Думая об обстановке в подземной комнате хижины, я вспомнил, что все там напоминало место поклонения некоему непотребному божеству.
— Вот если говорить об этой деревне и вожде. Все в деревне знают и не знают о том, что делает вождь. Они привыкли советоваться с ним и подчиняться. А потом в один прекрасный день исчезает маленький мальчик.
Мое сердце упало.
— Маленький мальчик. Скажем, лет трех. Достаточно взрослый, чтобы разговаривать и попадать в неприятности, но слишком маленький, чтобы позаботиться о себе. Он просто пропал — нет и нет. Что ж, это Вьетнам, ведь так? Стоит только отвернуться, и ребенок может убежать куда-нибудь, его может подхватить какое-нибудь животное. Он может заблудиться в джунглях или забрести в болото. Кто-то вроде тебя может пристрелить его. Он может попасть в ловушку и никогда не вернуться. Всякое случается.
Но через пару месяцев это случается снова. Мамаша отворачивается на секунду, а куда же подевался малыш? На сей раз они принимаются искать, не только мама с бабушкой, но и все их друзья. Они прочесывают деревню. Жители деревни прочесывают деревню, каждый квадратный метр, потом делают то же самое с рисовым полем, а потом ищут в лесу.
Догадайся, что происходит дальше. Очень интересный момент. Старая женщина выходит с утра к колодцу за водой и видит привидение. Эта старуха принадлежит к огромному семейству первого исчезнувшего малыша, но видит она не призрак ребенка, а призрак старого пьяницы из соседней деревни. Местного оборванца, так сказать. Он просто стоит у колодца, сложив руки вместе, он голоден — есть такое поверье у этих людей. Старый тощий ублюдок хочет есть. Он хочет, чтобы его накормили. Старуха дико орет и падает в обморок. Когда она приходит в себя, призрака уже нет.
