Подспившийся, бомжеватый ученый, ранее руководивший лабораторией практических исследований в институте ядерной энергии, склепал эту странную печь, непонятным образом сжигающую… абсолютно все, что только было возможно в нее втиснуть. Берендеев самолично запихнул в нее кусок рельса и стальную наковальню. Печь расправилась с ними со скоростью, превосходящей любые объяснения.
Единственный в мире опытный образец бомж-ученый скрывал на провалившемся чердаке нежилого дома, в куче строительного мусора. Внешне печь походила на проржавевшую жестяную коробку из-под патронов, тяжести же при этом была неимоверной, так что даже вздумай кто унести ее с чердака, вряд ли удалось бы. Только если с помощью подъемного крана или вертолета.
Самое удивительное, что познакомился Берендеев с изобретателем печи… на оптовой ярмарке, когда тот честно попросил денег на хлеб. А на следующий (а может, через неделю) день — на продолжение научных исследований. Писатель-фантаст Руслан Берендеев сам не знал, зачем вдруг спросил: «И что же ты исследуешь, дружок?»
Сейчас он прятал изобретателя в Подмосковье, в приобретенном по случаю у одной разорившейся фирмы особняке, прекрасно понимая, какие деньги отвалят за эту печь, скажем, бандиты. Единственным утешением было, что в общем-то бандитам нечего сжигать, кроме трупов, а трупы они и так без хлопот сжигают в крематориях. Проект «Русская печь» обещал прибыль не меньшую, нежели «Гипнотическая записка». Уникальная печь уже была опробована и на ядерные отходы, и на отработанный уран, и просто на мусор. Все сгорало бесследно и бездымно. Иной раз Берендееву, глядящему сквозь специальный смотровой глазок в почему-то сиреневого цвета бушующий внутри печи смерч, казалось, что если удастся довести печь до ума, сделать ее достаточно просторной, в ней можно будет без хлопот сжечь… всю Россию. А иногда ему самому хотелось броситься в эту печь, раствориться в бушующих сиреневых сумерках. Единственно, сделать это было затруднительно по причине малого (пока что) объема печи.
Некая тайна, впрочем, заключалась в этом (как бы заданном свыше) объеме печи. Берендеев подумал, что бомж-ученый сошел с ума, когда тот (отъевшись, приодевшись и приободрившись на свежем воздухе) поведал ему, что… если хотя бы на сантиметр увеличить кубический объем печи, эффект «всесгорания» мистически исчезает, печь, в сущности, превращается в обычный (пусть даже исключительно мощный) мусоросжигательный агрегат. Однако же опыты (было изготовлено пять последовательно увеличивающихся камер) это подтвердили. Получилось, что эффект «всесгорания» — это не столько научное, сколько практическое открытие. Но и от малых объемов (если пустить печь в серию) можно было ожидать большой прибыли.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев долго думал, в чем тут дело, пока наконец не понял, что эти четыре проекта и есть ответ на вопрос: «С помощью каких технологий Господь управляет миром?». И что каждая из технологий имеет некие (как печь заданный объем) ограничители, преступить через которые невозможно. Господь и Вечность (в лице человечества) разделили предметы ведения. За Господом, судя по всему, остались: рождаемость (которая странным образом сократилась с внедрением вентестера), регламентация свободы (очередную нашедшую на мир несвободу, похоже, в настоящее время олицетворяло ТВ), вера (Берендеев не сомневался, что посредством радужной оболочки цыганского глаза можно ретранслировать лишь то, что позволяет Господь, и невозможно то, на что нет Его соизволения) и, наконец, конец света, Армагеддон, эффект «всесгорания», существовавший пока что ограниченно (для сугубо индивидуального пользования).
А почему, собственно, преступить невозможно? — спросил у себя писатель-фантаст Руслан Берендеев. А потому, сам же себе ответил, что «ограничитель» — это и есть Бог, в то время как «отсутствие ограничителя» — все остальное, что называется как угодно, но что в действительности есть Вечность.
По Вечности, печь можно было сделать бесконечно большой, чтобы сжигать в ней целые народы, материки, галактики и т. д.
По Богу — нет.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев подумал, что слишком близко приблизился к Господу.
Следовало отойти.
И Берендеев знал куда.
Но нанятый специалист не спешил делать свою работу.
…Тем временем позвонил Мехмед, сообщил, что деньги собраны. Он назначил встречу через неделю в Сан-Франциско, на… крыше самого крупного в городе многоэтажного гаража, в шесть утра по местному времени. Берендеев подумал, что, по всей видимости, Мехмед прилетит на крышу на вертолете… со снайпером.
Закончив разговор с Мехмедом, писатель-фантаст Руслан Берендеев долго ходил по комнате, потом вдруг спустился на улицу (он не сомневался, что все его сотовые, спутниковые и т. д. телефоны прослушиваются), позвонил из телефона-автомата по давным-давно забытому номеру человеку из другого мира — оперуполномоченному Николаю Арзуманову.
Самое удивительное, что тот оказался по номеру и на месте, из чего Берендеев сделал вывод, что его звонок угоден Господу.
— Ты хотел расследовать большое дело, — сказал Берендеев, хотя, может статься, тот и не хотел, Берендеев сейчас уже не помнил. — У тебя есть все шансы отличиться. Если как следует подсуетишься, то, может, заработаешь для России, точнее, вернешь в нее миллиарды, из нее же вывезенные. Если, конечно, сумеешь перехитрить этих парней. Я понимаю, ты один, но ведь и я один. Я оставлю в своей конторе конверт с дискетой на твое имя. Действуй, как будто меня не существует, как будто ты узнал обо всем от… Господа Бога.
— Ну да, — нисколько не удивился дикому совету писателя-фантаста Руслана Берендеева странный оперуполномоченный, — от кого же еще?
22
Никогда еще писателю-фантасту Руслану Берендееву не доводилось видеть в своей жизни столь густого и непроглядного белого тумана, как в то утро на крыше многоэтажного гаража в Сан-Франциско. Сколько ни вглядывался Берендеев в туман, ничего не мог разглядеть, за исключением красных бусинок огней, разметивших мост через залив. Сам мост был, естественно, невидим, и только огоньки свидетельствовали, что он реально существует, выплывающий из ниоткуда (из белого тумана), уплывающий в никуда (в белый туман).
Почти (совсем) как человеческая жизнь.
Плавая в тумане подобно соринке в стакане с кефиром, писатель-фантаст Руслан Берендеев понял, что в начале было не Слово и не Космос (Хаос), но вот этот самый белый туман, который Господь разделил на сушу и воду, чтобы когда-нибудь (когда придет время) вновь соединить. И создать нечто новое, возможно, более совершенное и беспечальное, нежели мир Божий.
Слово же, Космос (Хаос) и прочее (с прописной и строчной буквы) возникло потом, чтобы разметить, как красные огоньки — тянущийся над заливом мост, Божий, тянущийся сквозь (над) Вечность(ю), промысл.
«Неужели, — подумал Берендеев, — белый туман — это Вечность, neverending исходный и расходный материал?л» но тут же устыдился данной мысли, поскольку Вечность могла быть (и была) чем угодно, и уж кому-кому, а ему это было прекрасно известно. Выходило, что писатель-фантаст Руслан Берендеев не просто умножал сущности без необходимости, но умножал их, зная ответ, что было много хуже. «А вдруг, — лишь бы реабилитировать себя, предположил он, — туман есть… сперма, в смысле праматерь, то есть праотец сущего? Прасперма?» Мысль была уродливо-поэтична, но непродуктивна, как, собственно, всякая «мысль в себе», точнее, «мысль для себя». Берендеев вдруг подумал, что такой сложный и многоуровневый процесс, как вырождение, по всей видимости, начинается с умножения известных сущностей с предопределенным результатом, с повторения пройденного. Чем, как не абсолютным — «в себе» — повторением пройденного, являлось неубывающее стремление людей остановить прекрасное мгновение? Оно являлось не просто вырождением, но вырождением изощренным и антибожественным. Ведь наверняка в чью-то дурную голову заскакивала мыслишка остановить мгновение, допустим, в момент… оргазма. И еще писатель-фантаст Руслан Берендеев подумал, что переход (возвращение?) России в капитализм — самое что ни на есть — «в себе» — вырождение, повторение… непройденного, то есть того, чего не было. Повторение непройденного автоматически оборачивалось остановкой не прекрасного, но ужасного (падения) мгновения, которое имело неизмеримо больше шансов, нежели прекрасное, воплотиться в реальность.
