– Старики, – сказал Тугарин презрительно. – Что
они знают о жизни?.. Они забыли ее вкус. Разве не самое великое –
чувствовать горячую кровь в жилах, видеть свою удаль и ловкость, мчаться по
степи на горячем коне, врываться в села земледельцев, жечь дома, убивать
мужчин, насиловать женщин?
Владимир краем глаза видел, как в такт словам Тугарина
одобрительно кивали хан Тудор, степняк Казарин, а также его богатыри из
варягов, даже многие русские богатыри явно согласны, да что они, он сам совсем
недавно так считал… и даже делал. Это поляне – свои, а всякие там
древляне, вятичи, угличи, дрягва – их можно, их нужно…
– Может быть, ты и прав, – ответил он со
вздохом. – Мы сами врывались в эти дома, жгли, убивали и насиловали…
Я взял Киев силой и кровью, но теперь это мой город, теперь это наш народ,
с которого мы кормимся. И мы не дадим здесь жечь и убивать.
Снова богатыри, в том числе Тудор и Казарин, закивали
одобрительно. А Тудор добавил:
– Где, говоришь, земли твоего народа, сынок? Когда нам
покажется, что кони чересчур разжирели, а мужчины разучились носить оружие, мы
придем туда. Вы ведь любите брань? Вы ее получите на своих землях.
Тугарин взрыгнул, отшвырнул наполовину обглоданную кость на
середину стола. Кувшин дорогого греческого вина рассыпался, красное вино
побежало по белой скатерти, жадно впитываясь, но потекло и на ноги богатырям.
Владимир видел, как даже сдержанные бояре свирепеют на глазах. Статус посла
удерживал их пока что от драки, но ярость кипит, вот-вот хлынет через край,
тогда ни княжеский гнев, ни особое положение не удержит от жажды дать в зубы
наглецу, рассечь ему голову, увидеть красное мясо, ощутить на зубах вкус крови…
А Тугарин словно дразнит нарочито: обглоданную кость
швырнул не под ноги, а на середину стола, звучно взрыгивал, икал, вытирал
жирный рот краем белоснежной скатерти, еще даже не залитой вином. Владимир
накалился и сам, красная волна гнева уже начала застилать глаза. Чуть было не
грюкнул люто, что посади свинью за стол, она и ноги на стол… но вдруг память
ехидно подсунула картинку, когда он с одним таким же наемником обедал в доме
одного знатного вельможи Царьграда. Там было настолько возвышенно и чинно, а на
них смотрели как на полузверей, что оба, не сговариваясь, начали себя и вести
так, как того ждали от диких варваров: чавкали погромче, гоготали, хватали
руками лучшие куски даже с блюд других гостей, сморкались в скатерть, чего этот
детина еще не делает…
Тугарин звучно икнул, посопел, ухватил грязной жирной
пятерней край скатерти, задрав ее так, что посуда перевернулась, звучно
высморкался, с удовлетворением оглядел то, что выдул из ноздрей, а то, что
осталось на пальце, брезгливо вытер о нарядную одежду соседа справа, знатного и
разодетого, как индийский петух, Лешака, поповского сына.
Алеша вскочил, едва не опрокинув стол. Румяное мальчишечье
лицо было пунцовым от стыда и гнева. Набрав в грудь воздуха побольше, став в
самом деле похожим на горластого петуха, он вскричал во весь голос:
– Что за грязная свинья за столом?.. Да выволочь ее за
поросячий хвост, да шарахнуть о ворота, чтобы одна шкура осталась!
Тугарин с удовлетворением оскалил зубы:
– Громкая речь от сопливого щенка.
– Я тебе не щенок! – завопил Алеша.
– Сопливый, – подтвердил Тугарин, словно это не он
только что утяжелил скатерть так, что она медленно сползала к полу. – Но
уже лает… Нет, пока только тявкает. Но штанишки уже подмокли! А внизу
лужа.
Он сказал это с таким убеждением, что не только гости, сам
Алеша посмотрел себе под ноги. В следующий миг завизжал в ярости, как
придавленный телегой поросенок, с маху ударил Тугарина по лицу:
– Убью!.. Защищайся, иначе зарежу, как свинью, кем ты и
являешься!
Тугарин, к изумлению всех, повалился на спину, но лишь для
того, чтобы перекатиться через голову и с неожиданной легкостью вскочить на
ноги. Огромная лапа звучно хлопнула по левому боку, широкий кривой меч покинул
ножны со змеиным свистом.
– Наконец-то, – сказал он со злым
удовлетворением. – Хоть я и посол, но должен как-то защищаться от
оскорблений в чужой стране?
Алеша уже стоял против Тугарина со своей длинной печенежской
саблей, которую он предпочитал мечу и топору. На голову ниже, намного легче, он
выглядел легкой добычей, да и сам, как знал его Владимир, старался выглядеть
так.
Он бросил холодно, не покидая княжеского кресла, но ледяной
голос князя услышали все:
– Тугарин, ты не первый, кто пытается нас обвинить в
вероломстве, коварстве, нападении на послов. Взгляни вдоль стола!
Почти все прекратили есть и пить, смотрели заинтересованно,
предвкушая добрую драку. И не сказать, что на него все смотрели как на
того, кто обязательно победит. Смотрели и старые и молодые, одетые в шелк и
парчу, закованные в литые доспехи, смотрели длинноволосые викинги, у которых
волосы, как жидкое золото, падают на широкие плечи, смотрели узкоглазые
широкоскулые богатыри, чьи волосы были чернее воронова крыла.
– Понял? – ворвался в его думы голос князя. – Здесь
знатные люди и послы из других стран, над коими я не властен. А они
скажут, что ты вел себя как свинья, оскорблял хозяев и сам напросился на бой…
из которого тебе уже не выйти живым.
За спиной князя встали рослые витязи, ростом едва ли
уступающие Тугарину, ладони на рукоятях мечей. Донесся скрип сгибаемого дерева.
Из всех четырех дверей быстро выскакивали лучники, на бегу выдергивая из
колчанов стрелы.
Тугарин обвел палату налитыми кровью глазами. Прав был дядя,
киевский каган хитер, многое предусматривает наперед. Но что может
противопоставить просто силе и отваге?
– Ладно, – сказал он хриплым, как рык дикого зверя,
голосом, – я не утерпел… Но этот щенок оскорбил меня. Я вызываю его
на двобой!
Владимир перевел взор на Алешу. Тот бросил умоляющий взгляд.
Князь нехотя кивнул:
– Завтра. Когда передашь грамоты, расскажешь, с чем послал
тебя ваш правитель… то ты выполнишь обязанности посла. Значит, сможешь вести
себя как воин.
Послы за столом дружно закивали. Тугарин расхохотался, его
рука торопливо метнулась к поясу. Все напряженно смотрели, как он вытащил
скомканный кусок тонко выделанной телячьей кожи. Тугарин сказал громко и
злорадно:
– Зачем завтра? Получи ее сейчас. И я сразу из посла
стану воином.
Он метнул злобный взгляд на Алешу. Тот гордо выпрямился, красивый,
нарядный. Владимир брезгливо развернул клочок пергамента, словно нарочито
заляпанный грязным бараньим жиром. Нахмурился:
– Если твой хан настолько беден… что не отыщет чистый лист
пергамента, то как надеется, что будем данниками крови?
По палате пронесся сдержанный говор. Дань кровью – это
ежегодная дань молодыми парнями и девками. Только побежденная страна
соглашается на такую позорную участь…
