Владимир сказал, морщась:
– И что же, охотой прохлаждаться всю жизнь?
– Зачем охотой? – удивился Илья. – Моего каганата
уже нет… а то, что осталось, уже так… полулюди… Даже свиней пасут, виданное ли
дело? Скоро и есть начнут… Я присягнул еще твоему отцу! Мол, буду служить
Руси, беречь и оберегать. Так что я не зазря на рубежах. Супротивника надо
перехватывать до того, как разобьет шатры под стенами Киева!
Владимир подался вперед:
– Что-то задумал помимо застав?
– Да.
– Ну-ну, говори.
– Есть задумка… Что одна моя застава богатырская? Это так,
для удали. А вот создать целую полосу… Выслать далеко в Степь по
три-четыре удальца с заводными конями. Вышки поставить, чтобы издали можно было
заметить всякого. Если мал числом, то сами справимся. Ежели большое войско, то
пошлем одного за помощью. Но чтоб ни один отряд не проскальзывал до самого
Киева незамеченным, как что ни день, то доныне!..
Он степенно поднимался на крыльцо к князю, на ходу похлопывал
по одежке, стряхивая дорожную пыль. На крыльцо, заслышав довольные крики, вышел
подгулявший Претич. Увидел Илью, заржал как сытый конь:
– А, хазарин! Княже, ты ему доверяешь? Все они головорезы, а
в портках у них обрезы.
Илья нахмурился, надоело это дурацкое ржанье:
– Моим обрезом тебе подавиться хватит. Хочешь проверить?
Он начал приближаться с угрожающим видом, но на нем повисли
как цепные псы, хохотали, обнимали, хлопали по плечам:
– Илья, шуток не разумеешь?
– Ха-ха, и хазар уже, почитай, не осталось, а он все
Тенгри-богу жертвы носит!
– Какое Тенгри, ежели хазарин? В субботу режет барана
Яхве, в воскресенье ставит свечку Христу, в понедельник жжет цветы Аллаху, во
вторник…
Илья стряхнул их руки, как осенние листья, а Претич на
всякий случай отодвинулся, предостерегающе выставил ладони:
– Илюша, да как ты мог такое подумать?.. Да чтоб я на тебя
такое сказал всерьез?.. Да не зря ж Дашка, дочь Аслама, за тобой бегает, а уж
она, стерва, побывала под всеми дружинниками и смердами, под их жеребцами и
собаками, даже медведя, грят, отыскала осенью в берлоге, всю зиму его доставала
своей ненасытной похотью, в шатуны подался, бедолага, а вот за тобой как
бегала, так и бегает!..
Вокруг хохотали, хлопали по широкой, как стена, спине,
плечам, тащили в палату к накрытому столу, а он ворчал и люто сверкал
глазами, не зная, то ли принять как похвалу, то ли рассердиться пуще, не зря же
остолопы гогочут, будто он вышел к княжескому столу, не застегнув портки…
Второй богатырь, Лешак, бросил поводья отрокам, придирчиво
проследил взглядом, чтобы бегом повели вдоль двора, охлаждая, ни в коем разе не
сразу к водопою, лишь тогда живо взбежал, вежливо поклонившись князю, на
крыльцо. Его не зря дразнили, а потом к нему намертво прилипло прозвище
Попович. В самом деле, жила себе молодая вдова, кормилась пряжей и шитьем,
расторопная и бойкая, ей платили за одежки боярыни и даже воеводские жены.
Приставучих мужиков отшивала быстро, но как-то повадился к ней немолодой уже
священник, которого княгиня Ольга привезла из Царьграда для душевных бесед о
высоком, о небесной мудрости, о движении звезд…
Но княгиня вскоре преставилась, а Святослав, который и
раньше терпел церкви чужого бога только ради матери, тут же велел разорить,
сровнять с землей. Священник, от которого ждали покорности и богобоязненности,
вдруг то ли на земле Новой Руси растерял овечью покорность своей веры, то ли
вознамерился обрести мученический крест, но этот престарелый сразу зашиб троих
насмерть, а еще и выбирал только дружинников, плотников не тронул, а потом подхватил
меч и щит убитого, кинулся на целый отряд.
То ли не ожидали, вороны, то ли еще чего, но бесноватый упал
под мечами и топорами не раньше, чем усеял паперть трупами. Говорят, кровь
бежала ручьями. Уцелевшие, наскоро перевязав раны, вернулись к Святославу, а
тот лишь покачал головой и велел похоронить старика с воинскими почестями
вместе с убитыми им русами.
Святослав тогда решил, что священнику просто повезло, застал
врасплох, но его волхв присмотрелся к убитому, покачал головой. Дело не в
магии, священники ею не пользуются, у старика оказалось сухое сильное тело
бывалого воина. Не просто воина, а героя, как называют богатырей в Царьграде.
Волхв и сейчас мог бы сказать, какие мышцы тот развил бросанием копья, какие
мечом, какие прыжками, а какие бегом с мешком камней на плечах…
В день его смерти у вдовы родился мальчик.
Поговаривали, от плача и слез родила недоношенного, слабенького, еле выходила.
Мальчишка словно чуял свою слабость, с детства учился быть хитрым, а где
силой не удавалось – брал напуском. Однако рос, матерел, в десять лет уже
одной рукой бросал на землю взрослых парней, а когда исполнилось пятнадцать, на
земле Киевской не было мужика, что устоял бы в силе. Конечно, супротив
богатырей был что муха супротив пса, но в дружине его заметили, взяли в отроки,
затем перевели в младшие дружинники, а потом и вовсе взяли в дружину.
В отличие от других богатырей, он был лицом румян, как
девица, с длинными ресницами, пухлыми щечками, к тому же любил наряжаться,
обвешиваться побрякушками. Кто не знал его, не мог утерпеть от злых шуточек.
И тут же оказывался на земле, глотая кровавые сопли. А Белоян еще
тогда сказал Владимиру в задумчивости:
– Не знаю, к добру или к худу, что та баба родила прежде
времени…
– Что так?
– Каков бы он был в полной силе? Хорошо, если на нашей
стороне, а ежели нет?
Сейчас Владимир перехватил такой же задумчивый взор Белояна,
бросил насмешливо:
– Уже и Лешаку не доверяешь?
– Лешаку доверяю, – ответил волхв все тем же
раздумчивым голосом, в котором рык уступил глухому ворчанию, – а вот Алеше
Поповичу… гм… не знаю, не знаю.
В Царьграде сухой ветер с границ Степи сменился ветром
с моря. Всю ночь через широко распахнутые окна вваливался мокрый, как губка,
воздух, а под утро снова задул резкий, сухой, жаркий, словно Царьград разом с
берега теплого моря перенесся в середину Дикого Поля…
Князь церкви раздраженно встал из-за стола, огромного, как
арена ипподрома. В окна брызнуло утреннее солнце. Застоявшаяся за долгое
ночное бдение кровь начала пробиваться в онемевшие члены. Да, ветер дует из тех
мест, где совсем недавно был их союзник – могучий Хазарский каганат,
уничтоженный вдрызг возникшими из ниоткуда русами…
В груди больно покалывало, раздражение перешло в
злость. И сухой воздух, всегда вызывающий изжогу, и то, как неудачно
поставили себя отцы церкви здесь, в Царьграде… Было время, когда ходили в
лохмотьях и прятались в пещерах, но когда пришли к власти, когда император
Константин увидел вещий сон: ему явился огненный ангел, и вручил знамя с
крестом вместо привычного римского гордого орла, и заявил: «Сим победиши!», из
гонимой церковь стала гонительницей, яро и победно преследовала прежних
мучителей, платила им той же монетой по всей империи…
