– Лучше честная нищета, чем проклятый достаток.
– Ратигай! – вскрикнула она отчаянно, чувствуя, как все
рушится, твердый пол уходит из-под ног, а ее расчеты, вроде бы полностью
сбывшиеся, вдруг привели к неожиданному и страшному концу. – Но что будет
со мной?.. Это я, твоя мать, что кормила тебя грудью, держала тебя за ручки,
когда ты делал первый шажок!.. Что ты оставишь мне?
Он оглянулся с порога, в запавших глазах сверкнуло страшное
багровое пламя:
– Тебе?.. Тебе оставлю свое проклятие! И да сбудется
оно. За то, что нашептала мне убить отца.
Вечером Владимир долго смотрел на залитый кровью зловещий
небосвод. Солнце спряталось за тучами, те горели темно-багровым. От них падали
на землю пурпурные лучи, заливали землю дымящейся кровью. Страшное обещалось на
земле, в воздухе дрожало нечто, туго натянутое, как тетива на крепком луке. От
двери донесся едва слышный вздох. По ту сторону должны дремать двое, но, судя
по возне и сопению, стражей тоже гнетет ночь, что должна кончиться грозой.
– Какая гроза, – сказал он вслух, – не сметет ли
здесь все?
Почудился далекий крик, словно за тридевять земель вскрикнул
смертельно раненный человек. Владимир отшатнулся от окна. По горнице полыхнуло
красным, как будто вдоль терема метнулась гигантская красная летучая мышь.
Крик повторился, теперь уже близко, словно кричавший
принимал смертную муку на берегу Днепра. Владимир нащупал рукоять меча, он
расставался с ним только в постели, да и то ставил у изголовья, напрягся,
вслушиваясь в шорохи, хрипы, дыхание стражей, чувствуя даже запахи от их
немытых ног.
В третий раз крик прозвучал совсем рядом, словно
кричавший выбил дверь терема. Тут же донеслись другие голоса, встревоженные,
испуганные. Владимир выдернул меч, рывком распахнул дверь, отшатнулся на случай
удара в лицо, но увидел лишь спины убегающих стражей.
Оба дружинника устремились в полутьму, там лестница снизу,
кого-то подхватили, а Владимир, набегая, ахнул: в их руках обвисал залитый кровью…
Белоян. На голове была страшная рана, череп раскроен, один глаз вытек, на шее и
груди глубокие раны. Увидев бегущего к нему князя, он прохрипел с усилием:
– Берегись…
– Чем тебя лечить? – выкрикнул Владимир.
– Бере…гись, – повторил с усилием Белоян, – тех…
двух дюжин…
Владимир, не слушая, кивком отправил одного поднимать
тревогу и тащить сюда лекарей, со вторым опустил Белояна бережно на пол, так
кровь хлещет меньше, проживет дольше и успеет сказать больше. Из пасти
струилась кровь, красная и густая, как человеческая, только громадные клыки
торчали грозно, по-звериному.
Белоян прошептал:
– Мне уже ничем… Но я все-таки прорвал их Круг Огня… и сжег
их сам… Но не сумел догнать воинов…
– Не сдавайся! – заорал Владимир, не слушая. – Ты
же волхв! Закрой свои раны! Залечи себя!
Пасть верховного волхва двигалась все медленнее, а кровь
вытекала совсем жиденькой струйкой, уже не красная, а так, сукровица.
– Они думали, я обессилел, сотворив жука-церковь… Дурни!..
Я сумел отыскать настоящего жука… а заманить его не составило труда…
Наелся и улетел… Эти жуки могут принимать любую личину… У меня силы
остались для схватки, и когда они явились… От них пепел, но тех, простых… не
догнал…
– Как тебя лечить? – крикнул Владимир бешено.
– Не… могу, – прошептали застывающие губы. –
Я все силы… отдал… К тому же… яд… в ранах…
Владимир поддерживал голову Белояна, из груди волхва рвались
хрипы, там рокотало и лопалось, лицо исказила судорога, изо рта хлынула алая
струйка. На глазах потрясенных и онемевших в беспомощности Владимира и
дружинников алая струйка стала черной как деготь.
Внезапно загрохотало. Воздух колыхнулся, князя мягко
толкнуло в спину. Кто-то ахнул. Он затравленно оглянулся. На том конце палаты
пузырем вздулась стена, раскалилась, от нее пахнуло жаром. Пузырь все раздувался,
стал полупрозрачным, а в нем, словно за грязной пленкой, смутно виднелась
человеческая фигура.
– Колдовство! – вскрикнул кто-то.
– Берегите князя!
– Обереги! Обереги тащи!
Сильные руки ухватили Владимира за плечи, он зло стряхнул, в
тот же миг пузырь мокро лопнул. Разлетелись рваные клочья, а в палату ворвалась
рослая женщина с непокрытой головой. Ее огненные волосы были перехвачены на лбу
широким золотым обручем с зеленым камнем с крупный орех. Глаза сразу отыскали
распростертого Белояна. Вскрикнув, метнулась через палату так стремительно, что
дружинники все еще смотрели на пустое место, где она только что была, а женщина
очутилась рядом с Владимиром, упала возле Белояна на колени.
Огромные зеленые, как камень на лбу, глаза не отрывались от
перекошенной морды Белояна. Лицо ее было смертельно бледным.
– Поднимите ему голову, – велела она сорванным голосом.
Грудь ее часто вздымалась, в глазах был дикий страх,
а губы дрожали, будто по ним били пальцем. Владимир повернул голову волхва
лицом к потолку.
Ее тонкие, но явно сильные пальцы сорвали с пояса черную
баклажку. Владимир сунул пальцы в рот волхва, дернул нижнюю челюсть. Женщина
перевернула над раскрытым ртом баклажку. Тоненькая струйка черной жидкости
попала на черную кровь, взвился дымок, Владимир задержал дыхание, черная кровь
превращалась в красную!
Белояна затрясло, Владимир обхватил могучими руками и держал
изо всех сил. Женщина вытрясла последние капли, баклажка выпала из ее пальцев.
Она смотрела не отрываясь, как по медвежьей морде пробежала судорога, губы
задергались. Пустая глазница вздулась под тонкой кожей. С огромным усилием
приподнялись веки. В потолок уставились оба глаза, все еще налитые кровью,
но все-таки оба целые. Грудь шумно приподнялась, он выдохнул, выталкивая из
сердца смерть. Глаза медленно очистились.
– Ты… – прохрипело в горле.
Закашлялся, изо рта вылетел сгусток крови. Владимир все еще
не дышал, страшась поверить в чудо. Женщина поднялась с колен, теперь она
выглядела суровой и надменной. Красивое лицо стало неподвижным.
– Неделю на липовом меде, – бросила она Владимиру.
Он кивнул, уже догадавшись, кто перед ним. Она поняла по его
вспыхнувшим глазам, что князь уже все понял. Догадались и дружинники.
Задвигались, вытащили мечи, у некоторых в руках заблистали топоры.
Белоян прохрипел с натугой:
– Дура… Что ты наделала…
Владимир сказал успокаивающе:
– Лежи-лежи. Неделю на липовом меде?.. Повезло ж дурню.
У пчел не только мед, но и жала… А что она наделала?
– Дура, – повторил Белоян слабеющим голосом. – Только
у нее была мертвая вода… Больше ни у кого на свете… Ею можно было любого…
оживить ли, вернуть ли молодость… Дура…
