В ушах тонко и противно звенело, но он сам чувствовал,
как ноги уже не подкашиваются, голос крепнет с каждым мгновением:
– Дурак ты, хоть и князь.
Владимир небрежно смахнул со лба красную струйку, там тоже
быстро засыхала корочка.
– А ты?
– Что я, я не князь.
Князь стер остатки крови, прислушиваясь к крикам во дворе.
Залешанин косо взглянул на его лицо, вдруг сердце кольнуло, ибо в глазах князя
знакомая боль и нечеловеческая тоска. Тоска, у которой может быть только одна,
слишком понятная причина…
Он шагнул к Владимиру, тот протестующе мотнул головой, но
руки раздвинул, обнялись, ибо так можно прятать лица, да не узрит никто их мокрые
глаза, а пока крепкие мужские объятия, пара скупых хлопков по спине: хорошо
дрался! – слезы вскипят и уйдут паром, а полосы по морде… что ж, пот в три
ручья.
Внезапно от окна раздался хриплый медвежий вой. Руки каждого
дернулись к оружию, а Претич с готовностью заслонил собой князя. Возле окна
стоял Белоян. Облик его был страшен, словно оттуда, из ночи, ударили тараном
между глаз.
– Сколько, говоришь, – просипел он, – у тебя жен?
Семьсот?
– Восемьсот, – буркнул Владимир. – Ну и что?
У Соломона тысяча.
Рука волхва крупно дрожала.
– Само небо было против!.. Но вон видишь?.. Новая звезда!!!
Претич и трое дружинников бросились к окну. Владимир спросил
враждебно:
– И что же?
– Она гласит, что тебе удастся… удастся все… и даже раньше,
чем наберешь тысячу…
Голос князя дрогнул, но в нем лишь прибавилось рыка, чтобы
не заметили, насколько он близок к слезам, недостойным мужчины, князя, великого
князя:
– Все женщины мира в Той, Единственной…
Черное небо грозно блистало, но Залешанин потрясенно смотрел
на человека, который доказал, что сильный духом сам зажигает и гасит звезды.
