Он вздохнул, глаза в который раз помимо воли повернулись в
ту сторону, где под плащом скорчились дочь кагана и мальчишка. «И не
боится, – мелькнула мысль. – Я же вор! А на ней злата
больше, чем на попе Иване».
Она зевнула, сладко потянулась, как котенок, выгибая спину,
отчего ее крупная грудь едва не прорвала тонкую ткань, искоса взглянула на
Залешанина. Вид у нее был невыспавшийся, чуточку разочарованный, будто всю ночь
дежурила на казачьей заставе, ожидая нападения, а враг… ну, пусть не враг, а
супротивник, не явился. Залешанин поспешно отвел взгляд. Она слегка улыбнулась,
в глазах было странное выражение.
– Какой ты… благородный!
– Я? – удивился Залешанин.
– Ну да. Даже не попытался… ну, с этими вашими мужскими
штучками…
– Штучками? – не понял он.
– Штучкой, – поправилась она. – Я, конечно же,
отбивалась бы, пригрозила бы, может быть, даже царапалась бы… хотя нет, это
слишком, но потом все же… Однако ты явил благородство, о котором поют меджнуны,
но так редко встречается в жизни!
– Ага, – согласился Залешанин. Он звучно высморкался,
попеременно зажимая большим пальцем то правую ноздрю, то левую, вытер рукавом
нос. Чего-чего, а благородства в нем как на шелудивом вшей. – Зяблик, что
у тебя есть перекусить?
Мальчишка встрепенулся сонно:
– Да все то же. Хлеба малость, мяса остатки…
– Живем, – обрадовался Залешанин. – Давай, дочь
кагана, уплетай за обе щеки! Дома, наверное, лопаешь только сало с медом?
– Мы сало не едим, – огрызнулась она.
– Бедные, значит, – понял он. – Да, это не гунны…
Даже не печенеги! У тех сало есть почти всегда. Такие кабаны ходят…
Морды – во!
Она к мясу и остаткам хлеба не притронулась, Залешанин и
Зяблик проглотили с такой скоростью, что рядом оплошал бы и окунь, хватающий
хитрого червяка, Зяблик собрал крошки на листок и ссыпал в рот:
– Хлеб беречь надо.
– Надо, – согласился Залешанин. Он поднялся. –
Пора в дорогу.
– Я оседлаю, – подхватился Зяблик.
– Собирай мешок, – распорядился Залешанин.
Дочь кагана надменно наблюдала, как он споро взнуздал и
оседлал коня, потом на ее лице проступило слабое удивление, а когда он
вспрыгнул в седло, вовсе сменилось беспокойством.
– Ты… что?
– Еду, – ответил Залешанин бодро. – Делы, делы…
Она оглянулась в сторону своего коня, тот мирно пасся на
краю поляны. Никто его и не подумал седлать, готовить в дорогу.
– Делы? – переспросила она. – Ты что, не
понимаешь, что я… просто должна поехать с тобой!
Он удивился тоже:
– С какой стати?
Она в затруднении развела руками:
– Не знаю… Но так всегда делается. Да и как же ты один?
Он кивнул на мальчишку:
– Я не один.
Она оглянулась, в ее глазах наряду с легким отвращением
промелькнуло понимание.
– А… ты, наверное, грек?.. Хотя это не обязательно, эллинов
перебили, но их гадкие привычки выжили…
– Не до нашего же села, – возразил он. – Тоже мне
культура! Хотя слыхивал, как-то ехал грек через нашу реку… Сейчас его раки
едят. Нет, я не настолько грамотный. Бывай, прынцесса! Что-то пыль клубится… Э,
да тебя уже ищут! Надеюсь, твой батя, а не жених…
Он хлестнул коня, спеша убраться. Хоть княжьи, хоть каганьи
гридни сперва накостыляют, потом начнут спрашивать: чего здесь оказался и что с
княжной, то бишь дочерью кагана, сотворил, что замызганная, будто таскал ее
через печную трубу взад-вперед. И замучают на всякий случай, чтоб уж
сомнений не было…
Верст пять неслись, будто у коня полыхал хвост. Когда начал
хрипеть и шататься, Залешанин чуть придержал, опасливо оглянулся. Мальчишка
сказал настороженно:
– Вроде бы никого.
– Кто там был? Рассмотрел?
– К ней подъехало с десяток… Сперва хотели гнаться за
нами, потом вернулись.
– Она вернула, – предположил Залешанин.
Мальчишка хихикнул ему в спину, спросил:
– А чего ты так… несся?.. Она добрая, хотя и старается
быть злой.
Залешанин покачал головой:
– Ты еще мал, тебе надо учиться жизни. Правило первое:
встретив настоящую женщину… а это как раз такая, должен вскочить на коня и
улепетывать во все лопатки.
– Правда?
– Мы ж еще целы?
Мальчишка впал в глубокую задумчивость.
Дорогу Залешанин выбирал вдоль реки, а люди, как известно,
селятся всегда на берегах рек. Дважды проезжали крохотные веси, но так и не
присмотрел семьи, где бы оставил мальчонку. Честно говоря, начал было уже
тяготиться, все-таки ребенок есть ребенок, это не Петька, что почти все время
спит в мешке, но в третьей веси, где тоже оставить было некому, указали в
сторону леса:
– Вон там колдун живет… Приходил давеча, подыскивал
мальчонку в помощь.
Залешанин опустил ладонь на головку мальчишки. Тот
вздрогнул:
– К колдуну? Я боюсь.
– Не трусь, – сказал Залешанин. – Если что не так,
разве я тебя ему оставлю?.. Я лучше сам сожру.
Он страшно пощелкал зубами, но мальчишка даже не улыбнулся.
Не по-детски серьезными глазами смотрел на приближающуюся хатку, нижние венцы
вдавились в землю, зато на крыше настоящая труба. Единственное окошко слепо
смотрит в их сторону мутной пленкой бычьего пузыря. Вокруг стен трава
вытоптана, но дальше растет вольно, пышно, коню до брюха, земли не видать за
широкими мясистыми листьями.
– Есть кто-нибудь? – крикнул Залешанин издали.
– Не услышит, – сказал мальчишка угрюмо.
– Знаю, но на всякий случай. А то зашибет с перепугу.
Скажет, подкрадываемся.
– Какой же он колдун, если не поймет…
На крыльцо вышел старик. Белая борода до колен, согнутый, в
руке длинная клюка. Приложив ладонь козырьком к глазам, подслеповато
всматривался в медленно приближающегося всадника. Залешанин ехал против солнца,
пусть старик рассмотрит как следует, но сердце тревожно трепыхалось, как овечий
хвост при виде волка. Как все люди, колдунов боялся и не любил. Каждый больше
любит тех, кто дурнее тебя, а всякий, кто больше знает и умеет, как бы обретает
власть над тобой или может обрести… Если такого человека нельзя удавить сразу,
то от таких стараются держаться подальше. Недаром колдуны и ведьмы живут вдали от
людей. По крайней мере, здесь не досаждают попреками за скисшее молоко,
внезапно захворавшую корову, бесплодную жену…
Залешанин заорал, стараясь держать голос веселым и
беспечным:
