Верховный придирчиво рассматривал могучего молодого варвара.
Спина прямая, взгляд гордый, дерзкий. В Царьграде так не смотрят даже
сыновья сановников, даже увенчанные славой полководцы. Лишь божественный
базилевс может смотреть гордо… но и он смиренно склоняет голову, ибо над ним
свирепый и могучий бог, что велит называть себя милостивым. Бог не потерпит
гордого взгляда, как сам базилевс не позволяет другим ходить гордо…
– Дикарь, – определил он с отвращением. – Дикарь
опасен тем, что непредсказуем. От воина я знаю, чего ждать, куда пойдет и что
сделает, как знаю и знатока звезд. А дикарь-воин, звездочет, поэт… Нам
трудно их понять, потому что между ним и нами века цивилизации. Через чьи земли
он ехал?
– Трижды его перехватывали в Степи…
– Печенеги?
– И торки, античи…
– Античи? Что это?
– Племя такое… Они наткнулись на него нечаянно. Обычная
перекочевка. Конечно, увидев одинокого всадника, обрадовались – легкая
добыча…
Верховный проворчал:
– Понятно. То ли сам он не так прост, как прикидывается, то
ли его кто-то прикрывает магией…
– Исключено, – вскрикнул помощник. – Мы проверяли
трижды! Ни следа магии.
Верховный покосился на его румяное лицо с отвращением.
Каждое новое поколение знает о магии меньше предыдущего. Но уверены, что знают
все.
На улице впереди раздался крик. Залешанин брел неспешно,
глазел по сторонам. Навстречу четверо чернокожих несли роскошные носилки.
Залешанин уже привык, что внутри что-нибудь толстое и важное, наблюдает в
щелочку, а то и вовсе дремлет, потому тоже лишь скользнул взглядом, но, когда
за носилками погналось сразу с десяток дюжих мужиков, остановился с
удовольствием.
Рабы под градом ударов бросили носилки, отбежали. Вдали
показались еще носилки, их бегом несли сюда. Вооруженные люди спешно распахнули
полог, Залешанин вытаращил глаза, из носилок вытащили женщину. Она пыталась
вырваться из цепких рук, кого-то укусила, в ответ тот выругался и врезал ей по
лицу.
Носилки остановились напротив, оттуда высунулась рука.
Залешанин понял, что кто-то требует, чтобы женщину как можно быстрее запихнули
к нему. Женщину потащили к носилкам, она изо всех сил отбивалась от
похитителей, ее черные как ночь глаза встретили взгляд Залешанина. Он
вздрогнул, будто сел на шило.
Женщина была не просто красива, она была прекрасна, как…
У него остановилось дыхание. Кровь бросилась в голову, он качнулся, а в
следующее мгновение ощутил, что его руки расшвыривают что-то теплое и мягкое.
Кто-то ударил по голове, его хватали за одежду, пытались сбить с ног, а когда
опомнился, на стене напротив пламенели пятна крови, под стеной слабо стонали и
шевелились люди, а женщина стояла как столбик, молитвенно сложив руки на груди,
и смотрела на него большими испуганными глазами, в которых были изумление и
восторг.
Залешанин взглянул на нее дико, уже хотел отступить, как она
воскликнула столь нежным голосом, что у него сладко заныло сердце:
– Ты – необыкновенный!.. Ты самый необыкновенный!..
– Кто спорит? – пробормотал он.
Отступил, оглянулся, сейчас бы за угол да деру, пока стража
ворон считает, однако женщина во мгновение ока оказалась рядом, ухватила за
руку:
– Пойдем!
– Куда? – спросил он тупо.
Она кивнула, чернокожие уже подхватили носилки и с виноватым
видом опустили рядом. Она юркнула как мышь, едва шторка шевельнулась, Залешанин
все еще стоял столбом, как женская ручка быстро ухватила за одежду, он
опомниться не успел, как плюхнулся рядом на мягкие подушки. Носилки
колыхнулись, он услышал сдавленный стон черных, потом по плитам зашлепало
часто-часто, будто бежали крупные мокрые гуси.
В крытых носилках полутемно, сильно и пряно пахло,
женщина сидела напротив, их колени соприкасались. В полутьме ее лицо
казалось бледным и еще более прекрасным, тонкие брови выгнулись как луки,
глазные впадины расширились, а из темноты глаза блестели ярко, как утренние
звезды.
Ее голос был настолько нежен, что коснулся не столько его
грубых ушей, сколько души:
– Тебе не стоило там оставаться…
– Еще бы, – пробормотал Залешанин. – Но теперь мы
далеко…
– Еще нет! – воскликнула она. – Мои похитители…
они уже не опасны, но со стражей лучше не задираться.
Он прислушался:
– Мы уже дважды повернули… Я лучше выпрыгну, а то и
тебе попадет на орехи.
– На орехи? – переспросила она удивленно. –
Я люблю орехи. А ты любишь? Служанки тебе принесут любые, какие
захочешь… Арабские, земляные, волошские, египетские, хатские… Ты какие больше
любишь?
Он почесал в затылке, словно все эти орехи уже кололи на его
дурной голове:
– А ты кто?
Она улыбнулась красиво и победно:
– Я дочь знатнейшего из полководцев Царьграда. Но… мой
отец погиб пять лет тому в стране арабов. Теперь я одна правлю всеми землями,
владею всеми дворцами и загородными виллами. Не надо сочувствовать, я отца
почти не видела, он жил походами, и о его гибели я узнала только через год.
А вот и мой домик…
Носилки остановились, чьи-то руки распахнули полог, мужской
голос произнес подобострастно:
– Госпожа!
Залешанин вылез первым, глаза слуг округлились, а он, забыв
о них, потрясенно задрал голову, пытаясь охватить взглядом стену из белого
мрамора. Прямо от его ног неспешной наледью поднимались ступени к огромному
входу, куда разве что заезжать строем по трое в ряд, не опуская пик.
Женщина выскользнула из носилок, грациозно оперлась о его
руку. У Залешанина снова перехватило дыхание. Если бы не черные глаза и
такие же черные длинные волосы, он сказал бы, что это сама Лада, богиня любви и
красоты. От лица ее веяло чистотой и незащищенностью. Ему вдруг захотелось
схватить ее в ладони, спрятать за пазуху и греть у сердца, защищая от всех
напастей, невзгод, даже от холодного воздуха и знойных лучей.
У дверей встречали, низко кланяясь, настолько богато
одетые люди, дородные и осанистые, что, повстречай Залешанин их на улице, счел
бы императорами, а сейчас этих кланяющихся императоров было в два ряда по
длинным переходам. Они шли через залы, от великолепия которых у Залешанина
спирало в зобу, он с тоской понимал, что такой дворец никогда не обокрасть так,
чтобы хозяин заметил хоть бы часть пропажи.
В конце коридора был настолько богато украшенный зал,
стен не видно за статуями и коврами, что Залешанин шел совсем ошалелый, а
удивительная женщина, поглядывая на него искоса, мило улыбнулась, кивнула на
дверь в дальней стене:
– Это мои покои.
Еще один император низко поклонился и распахнул перед ней
двери размером с ворота княжеской конюшни. Залешанин дернулся, в глаза брызнуло
великолепие, он на миг решил, что в самом деле в вирии, вокруг поют небесные
птахи, откладывают яйца с дыни размером.
