Шлем со щеголя сорвали, ветер слабо колыхал волосы цвета
спелой пшеницы. Правая сторона покраснела и слиплась, тонкая струйка пыталась
по шее спуститься под доспехи, но быстро застывала по дороге. Петля туго
стягивала его шею, но все равно он слегка откидывался назад, замедлял движение.
Налитые кровью глаза на красивом мужественном лице, все еще чересчур красивом
для мужчины, зыркали по сторонам. Двое шли по бокам, держа мечи наголо. Еще
четверо тащили под руки своих раненых.
Залешанин забежал вперед, там крыша ниже, до проходящего
можно дотянуться рукой, если лечь на пузо, а руки длинные. Застыл, чувствуя,
как бешено колотится сердце, нагнетая кровь в голову и мышцы, те вздулись так,
что едва не лопаются, в голове мысли и образы понеслись как дикие кони, ощутил,
что сейчас будет двигаться вдвое быстрее, соображать и схватывать мигом,
задержал дыхание, внизу затопали, голова всадника поплыла почти на уровне
крыши.
Он пропустил начальника стражи, метнул оба швыряльных ножа,
тут же прыгнул вдогонку за всадником. Конь охнул и присел под внезапной
тяжестью на крупе. Залешанин ударил кулаком в блестящий шлем, развернулся и
едва успел сдернуть с седельного крюка веревку, как испуганный конь завизжал в
страхе и понесся прочь.
Сзади нарастали гам, крики. Он развернул коня, с жалостью
увидел, что не успевает. Те двое, что шли с оголенными мечами, корчились на
земле, сучили ногами, ножи угодили метко, но четверо оставили раненых и,
выхватывая мечи, бросились на связанного щеголя.
– Зашибу! – дико заорал Залешанин.
Щеголь внезапно упал, перекатился, мечи блеснули в пустом
месте, а щеголь подкатился прямо под копыта скачущего коня. Умный зверь
перескочил, Залешанин ухватил одного за голову и руку, вскинул над головой и
страшно метнул, сбив сразу троих, двое вовсе не встанут, он ревел и рычал,
воины попятились, их учили драться с людьми, а не с озверевшим чудищем. Залешанин
развернул коня, нагнулся и выдернул нож из горла убитого.
Почти не глядя, махнул, ощутил, как под отточенным лезвием
затрещали веревки, тут же конь снова охнул, щеголь запрыгнул сзади, и Залешанин
с силой ударил коня каблуками под бока:
– Гони, савраска!
Стены замелькали, сливаясь в серую полосу. Щеголь держался
за плечи Залешанина, конь несся стрелой, глаза дикие, на удилах сразу повисли
клочья желтой пены. Они вылетели на площадь, народ шарахался в стороны, вопли и
ругань на всех языках, звон разбитой посуды, рухнул навес от солнца, а они уже
вылетели в узенькую улочку напротив.
Внезапно щеголь сказал над ухом:
– Поворот налево.
Залешанин повернул послушно, подал коня влево, тот едва не
раздробил ему ногу в стремени о каменную стену.
– Вон к тому дому!
Залешанин, повинуясь указке, дернул за узду. Конь на полном
скаку влетел в раскрытые ворота. Из дома выбежали люди. Щеголь что-то крикнул,
коня подхватили под уздцы и бегом увели. Высокий старик, худой как щепка,
прокричал что-то с крыльца. Залешанина подхватили под руки, во мгновение ока он
оказался в доме. Потом его вели через полутемные комнаты, пахло благовониями,
затем несло кислым вином, щами, пересекли еще двор, перебежали под деревьями, а
когда очутились в маленьком дворике, окруженном со всех сторон высокой каменной
стеной, щеголь резко повернулся к Залешанину:
– Ты кто? Кто послал?
Залешанин растерялся:
– Ты с дуба упал? Никто не посылал.
– Так чего ж…
Залешанин бросил зло:
– Я увидел, как на одного дурня напала целая дюжина,
вот и решил…
Щеголь рассматривал его подозрительно, без тени дружелюбия
или благодарности:
– Выходит, дурни? А ты умный, кинулся на дюжину?
Залешанин в самом деле ощутил, что если там и был дурень, то
он, да не простой дурень, а стоеросовый, добротный. Да что там
стоеросовый – из сарая! Было бы кому помогать, а то наглому мужику, от
которого запахами прет, как от гулящей девки.
– Ну, там осталась не совсем дюжина… – буркнул
он. – Эх, скотина ты неблагодарная! А спасибо где?
– Благодарю, – буркнул щеголь. – Редкостная ты
птица для здешних мест. Ты из полян?
– Из полян, – растерялся Залешанин, – а ты что,
слыхивал о наших землях?
– Слыхивал, – ответил щеголь. Он огляделся по сторонам,
зацепился взглядом за широкую скамью под сенью раскидистого дерева с диковинно
узкими листьями, побрел туда, слегка прихрамывая, сел. Голенище сапога было
распорото, Залешанину почудилось, что там хлюпает. – Здесь безопасно.
О коне тоже позаботятся. Здесь переждем малость… Значит, увидел, как на
одного семеро… и сразу на помощь?
– Это у вас тут глотки друг другу рвут, – огрызнулся
Залешанин. Уже жалел, что поддался порыву. Да черт с ними, с царьградскими
порядками. – А у нас… Ежели знаешь наши земли… Как же тебя в наши
края заносило?
Щеголь, морщась, стянул сапог, из распоротого голенища
плеснула кровь. Рана на лодыжке, однако, была мелкая, кровь уже взялась
коричневыми комками. Щеголь пошевелил пальцами, белыми, как у девицы, сказал
неожиданно:
– Не туда заносило, а оттуда вынесло.
– Как это?
– Меня зовут Рагдай, – сказал щеголь буднично. –
Я мало бывал в Киеве, все по заставам казачьим, у вас их зовут
богатырскими. С Ильей кордоны хранил, с Лешаком, с самим Тархом
Тараховичем встречался… Здесь бывал не раз, потому сразу надел личину знатного
ромея…
Залешанин слушал раскрыв рот. Чуть опомнившись, пробормотал:
– У тебя получилось… Я тебя сразу невзлюбил.
Рагдай усмехнулся:
– Ты смерд, потому и невзлюбил. А знатного ромея
изображать легко, мне для этого надо лишь опуститься ниже…
– Ниже? – не понял Залешанин.
– Я – последний из рода Кия, – бросил Рагдай
высокомерно. Тень пробежала по его лицу. – Мой род знатнее, чем у
ромейских императоров. Но мои пращуры, Аскольд и Дир, были убиты пришельцем с
Севера, что и захватил Киев… На мне род прервется, ежели не оставлю наследника.
Залешанин сказал в замешательстве:
– Ты… не женат?
– Вернусь, – ответил Рагдай, – сыграем свадьбу.
У нас все сговорено.
– Гм… Ладно, а как отсель выбираться?
– Ты выбирайся, – сказал Рагдай, – а у меня здесь дела.
– Какие дела, – изумился Залешанин. – Тебя по
всему городу ищут! А второго дурня не найдешь, чтобы вот так сдуру!
– Да, – согласился Рагдай, – такие… гм… остались
разве что на Руси… да еще где-нибудь на окраинах. В империи все умные да
расчетливые. Но я хоть и с Руси, но уже расчетлив по-ромейски. Останусь! Что
наша жизнь? Прежде всего дело.
Залешанин пожал плечами. В голосе витязя та твердость,
против которой не попрешь. Остается – значит, надо. Здесь и ромейская
хитрость, и славянское слово чести.
