Время шло к полуночи, а теплый воздух колыхался зримыми
волнами, не желая терять сухой жар. За знойный день столько вобрал в себя
запахов базара, конских каштанов, ишачьего пота, дешевых благовоний и
притираний, что и сейчас Збыслав морщился, чуя то настырный запах прогорклого
масла, то затхлые ароматы уснувшей рыбы.
Рубашку надел из самого тонкого полотна, да и ту расстегнул
едва ли не до пояса, а рукава подвернул повыше. Лишь к утру жара малость
спадет, а всю ночь все равно обливаться потом…
Он шагнул к двери, но та бесшумно отворилась. На пороге, в
трех шагах от него, стояла женщина в белой полупрозрачной одежде. Плотная вуаль
скрывала ее лицо, но при виде Збыслава она разжала пальцы, и вуаль легким
облачком поплыла вниз.
Нечеловечески прекрасное лицо, в огромных глазах с длинными
ресницами странная робость, даже страх… На белоснежный лоб падали крупные
локоны, а роскошная грива волос струилась вдоль спины, опускаясь ниже поясницы.
Даже в слабом лунном свете ее стройное тело просвечивало сквозь тонкое одеяние,
он видел длинные стройные ноги, крупные чаши грудей, тонкая в поясе, но все это
уловил лишь краешком зрения, а сейчас не мог оторвать глаз от ее прекрасного
лица.
В глазах ее был непонятный страх, будто она ждала, что
он топнет на нее ногой, прогонит, и она уже готова к этому, улыбается
просительно, виновато, затем словно бы пересилила робость и сделала первый шажок
через порог.
Она была чересчур бледна, признак высокорожденных, только
они ревностно охраняют дочерей от прямых лучей солнца, дабы отличались от
простолюдинок. Их глаза встретились, она улыбнулась, показав ровные и белые как
жемчуг зубы.
– Готовишься на подвиги, герой?
От ее сладкого голоса сердце вздрогнуло, взмыло к небесам.
Он развел руками:
– Ну, сейчас я в самом деле готов на любой подвиг… если
улыбнешься еще раз.
Ее глаза вспыхнули счастьем. Он видел, что женщина совсем
юная, почти ребенок, от непонятного счастья едва не завизжала, чуть не
подпрыгнула:
– Я буду не только улыбаться!
Голос ее звенел, глаза блистали, как звезды. Он безмолвно
протянул ослабевшие руки. Она согласно вошла в его объятия, прижалась к широкой
груди. Ее холодные как лед руки обхватили его в поясе. Как здорово, мелькнуло у
него, что холодная, как лягушка. Надоели потные жаркие бабы, как по русской
зиме соскучился…
Он обнимал все еще бережно, не веря, что такое совершенное
существо в его руках. Она такая нежная и прохладная, что просто нет слов от
нежности и внезапно нахлынувшего счастья.
Она ушла под утро, а он еще долго лежал раскинув руки.
Чувствовал дурацкую улыбку на роже, но не желал, да и не имел силы согнать.
Дурак, полагал, что искуснее Тернички никого на свете нет!..
Нехотя встал, поморщился на миг, чувствуя на плечах и спине
царапины. Но улыбка стала шире: как она вскрикнула, как вцепилась в него
ногтями… Похоже, даже зубами, вон на плечах следы! Ни одна женщина так не
умирала и не воскресала в его объятиях…
Он не заметил, что и на шее есть две точки запекшейся крови.
В том месте, где проходит главная кровеносная жила.
– Эти вольности нам как кость поперек горла, – сказал
князь церкви раздраженно. – Добро бы еще Иудейский или Армянский, эти хоть
тихой сапой добились за сотни лет, но Славянский квартал образовался чересчур
быстро… и так же чересчур быстро получил право некой неприкосновенности в своих
стенах!
Игнатий низко и опасливо кланялся, впервые с ним
разговаривали о столь важных делах. И хотя понимал, что князю нужен
кто-то, кто выслушает и возразит, чтобы можно было заранее подготовиться к
разговору с божественным базилевсом, но пугала сама мысль, что надо возражать
владыке.
– Налоги платят, – сказал он робко, – законам
нашим подчиняются. Император не позволит резать курицу с золотыми яйцами,
что приносит в его казну такие доходы.
– Да не резать, – возразил князь церкви. – Просто
малость укоротить крылья! Курица должна бродить по двору да дерьмо клевать, а
наш двуглавый орел парить в небесах, царствовать! А сейчас эта славянская
курица сама превращается в орла. А двум орлам в одном небе тесно!
Турнир – это хоть и уступка варварству, но все же бескровный… почти
бескровный способ показать, кто сильнее. Да увидят все, что сильнейшие
правители, сильнейшие богатыри, знатнейшие мудрецы – все живут в
Царьграде. Особенно богатыри. Варварские князьки лучше всего понимают язык
силы. Мудрецов еще нужно понять, а силу узрит всякий…
Игнатий сказал осторожно:
– Не узрят ли в этом возврат к язычеству? Это у них на
аренах цирка люди на потеху зрителям убивали друг друга… совсем насмерть, до
самой смерти.
– Не узрят, – сказал владыка раздраженно. –
Слишком те времена далеко. Вера Христа утвердилась навечно! Теперь все можно обратить
на пользу нашей вере. Знал бы как, то и гладиаторские бои возродили бы!..
А что? Да только не присобачить те побоища во славу Христа… А вот
турнир можно. Надо только подобрать подходящего святого, в чей день и под чьим
бы именем устроить… Гм… Все подвижники, мученики, аскеты, отшельники… Разве что
святой Юрий, он же Георгий…
Игнатий удивился:
– Святой Георгий? Но он никогда не обнажал меч, не дрался,
ни одной победы не одержал…
Князь церкви грозно сдвинул брови:
– Ну и что? Он был римским офицером, которого казнили за
веру в Христа. Единственный святой, которого хоть и с трудом, но начали
принимать в варварских народах. Даже присобачили ему какие-то подвиги… Конечно,
мы поддерживаем эти легенды, создаем новые… ложь во славу приобщения варварских
народов к истинной вере… Да, так и сделаем. Я предложу префекту устроить в
день святого Георгия турнир, на который приглашаются сильнейшие бойцы нашего
величайшего из городов! Победитель получит хрустальный кубок из рук императора
и столько золота, сколько весит сам!
Он умолк, прислушиваясь. В далекую дверь робко
поскреблось. Князь церкви нервозно позвонил в колокольчик. Тотчас же в дверь
просунулась голова молодого помощника.
Игнатий с интересом наблюдал, как тот подбежал на цыпочках,
нашептал повелителю на ухо, исчез так неслышно, словно был не человеком, а
нечистым демоном. Князь церкви повернулся такой довольный, словно православная
церковь подмяла католическую.
– Прекрасно!
– Хорошие новости? – откликнулся Игнатий.
– Прекрасные! Главный богатырь Славянского квартала, Збыслав
Тигрович, что-то выглядит бледным, едва таскает ноги. Двигается медленно,
взгляд отрешенный… Уже перестал патрулировать улицы. По ночам, как стемнеет,
остается у себя дома, но свет не зажигает…
Игнатий пристально смотрел на владыку:
– Нам повезло?
– Даже везение надо ковать своими руками, – бросил
владыка с усмешкой. – Теперь можно приступать и к царьградскому турниру.
Никто и ничто не встанет на пути наших воинов к лавровому венку!.. Да не
опускай смиренно глазки. Я понимаю, что львиную долю работы проделал ты.
Не спрашиваю как, но я велел, ты – выполнил!
