– Расскажи, – попросил Владимир тем же негромким
голосом, в котором была угроза, – как ты с ними… Ведь ты с ними разделался,
верно?
Рудый усмехнулся. Его глаза не оставляли лица Владимира.
– Хочешь знать, как было?.. Да ничего особенного. Они
решили, что они богатыри, раз на конях и при мечах. У тебя вот половина
дружины таких!.. Когда я их облаял… не за столом повторять, они сдуру напролом,
как вон твои прут к накрытым столам. Доспехи у них, правда, крепкие. Потому
сабля и пощербилась. Но сабля выстояла, а доспехи – нет. Уши срезать не
стал, я ж не степняк, как вон ты, но кошели срезал, так что еще и завтра гуляю
в корчме и приглашаю всех, кто со мной уже пил, а также тех, кто хочет со мной
выпить…
За столами радостно зашумели, даже о чаше забыли. Рудый
скосил на нее глаза, внезапно с проклятием отставил на вытянутые руки. Из чаши
мощно хлынуло багровое вино, словно вобравшее в себя кровавый закат,
широкими струями обрушилось на стол, взлетели брызги, гости вскрикивали,
отмахивались, красные капли повисли на лицах, намочили доспехи, одежду.
Наконец поток иссяк, только в чаше еще колыхалось оставшееся
вино, и было его вровень с краями. Рудый осторожно опустил чашу на середину
стола. Туда сразу же полезли ковшиками, даже ложками, чтобы хотя бы язык
смочить в волшебном вине.
Владимир спросил досадливо:
– Волхв, что скажешь?
Белоян ответил неспешно, Владимиру почудилась насмешка:
– Всякому видно, княже. Рудый все еще за подвиг чтит украсть
у кого кошель или коня, жену увести… тьфу-тьфу на его седой чуб, в кости
обыграть. А врага сразить на поединке – это ему неинтересно. За это ему
платят.
– Ну и что? – спросил Владимир сквозь зубы, хотя начал
смутно догадываться, в чем дело.
– А то, что там наверняка было не трое, а по меньшей
мере пятеро… А то и больше, вон сколько вина перелилось!
Владимир стиснул челюсти. Да, Рудый из тех, кто не
бахвалится воинскими подвигами. Он да еще Асмунд, два богатыря, что пришли из
неведомых сказочных земель с его прадедом Рюриком. Сколько он помнит, все такие
же широкие, огромные, грохочущие, независимые. Разве что Асмунд малость
погрузнел, да и то не всяк заметит, да морщинки на лбу и у рта стали резче…
Он сказал резко, чувствуя, что голос звучит неприятно, но не
в состоянии что-либо сделать:
– Асмунд, а что скажешь ты?
Второй богатырь неспешно жевал жареную ляжку вепря. Вопрос
князя застал врасплох, он сперва удивленно повел очами, потом, сообразив, что
спрашивают у него, прогудел густым сильным голосом, как говорил бы исполинский
медведь, ставший человеком:
– А что… Могу и я… Только дозволь чашу держать у тебя
над головой.
За столами, где на миг воцарилась тишина, загремел хохот.
Богатыри орали и стучали кубками по столу, ржали как кони, иные от хохота вовсе
сползали под столы. Владимир вымученно растянул губы в понимающей усмешке.
Чертова дружина не знает уважения ни к князю, ни к богам, ни к устоям. Ради
красного словца и князя продадут.
– Спасибо, – сказал он, губы растянул еще шире, вид
беспечный, веселый, – у тебя вина хлынет еще больше, знаю! Веселитесь,
ребята. Я пока покину вас, но еще вернусь.
Глава 4
Белоян проводил взглядом спину князя, а сам наклонился к уху
Якуна. Старый викинг невольно отшатнулся, ощутив запах сильного и хищного
зверя, а ладонь звучно шлепнула по широкому поясу.
– Тьфу, – выругался он. – Когда-нибудь я тебя на
рогатину… Чего честной народ пугаешь?
– Так то честной, – прорычал Белоян, – а ты при
чем?.. Слушай, ярл, что у тебя внутри скрипит, будто жернова мелют не зерна, а
камни?.. Всякий раз, когда взглянешь вон в ту сторону, то слышу скрип.
Якун зло покосился на печенежского хана. Кучуг мелко
хихикал, толстый живот колыхался как студень. Узкие глаза совсем закрылись, а
длинные тонкие усы и бороденка висели как тощие крысиные хвосты. Тудор
продолжал нашептывать ему на ухо что-то веселое, видно по роже, и хан уже слабо
махал в изнеможении руками, умоляя замолчать, а то кончится прямо за столом…
– Я скриплю? – переспросил Якун злобно. –
У меня зубы не скрипят, а… даже не знаю, с какой бы легкостью перемололи
ему кости!
– Ты его не любишь, – сказал Белоян грустно.
– Еще бы!
– За что?
– Этот черный… – едва выговорил Якун с сильнейшим
отвращением, – этот чернозадый… он зарится на мое золото!
Белоян сказал рассудительно:
– Вряд ли… У хана своего золота столько, что куры не
клюют…
– Дурак, – рявкнул Якун. Лицо его стало
страшным. – Говорят, ты был человеком? Видать, и тогда был дураком.
Я говорю о настоящем золоте – моей дочери. О золоте ее волос, о
ее нежной коже, белизне которой завидуют березы и наши северные снега, чище
которых нет на свете, о ее свете… И чтобы это грязно-черное посмело
коснуться моей дочери? И даже мечтало испоганить нашу золотую кровь богов?
Чтобы дети моего рода, что всегда рождались с золотыми волосами… Нет, я не могу
даже вслух такое!.. Чтоб среди таких золотых детей появился урод с темной
кожей? Ну, пусть не темной, но все эти степняки всю жизнь не моются, от них
несет конским навозом, а волосы их черные, как их души!
Похоже, Кучуг все слышал, сидит недалеко, смеяться перестал,
в узких глазах блеснула лютая ненависть. Ярл викингов страшно кривил лицо, губы
дергаются, а руки шарят по поясу в поисках ножа. Белоян горестно вздохнул,
поклонился и отступил.
Улучив время, он подсел слева от Кучуга. Тот что-то
рассказывал князю, Владимир вежливо двигал уголками губ, но глаза оставались
замороженными. Рядом два места пустовали, бояре то ли вышли подышать, то ли уже
под столом. Белоян сел, разом заняв оба места да еще потеснив соседа, налил
Кучугу в знак уважения собственноручно:
– Хорошо тебе, хан… Пьешь как чип, но под столом я с тобой
еще не встречался.
Кучуг засмеялся довольный, сразу забыв даже о великом князе,
а Белоян перехватил искорку благодарности в глазах Владимира.
– Мы, степной народ, крепки в кости! А наш черный кумыс
не слабее здешних слабых вин…
– Наслышан много, – кивнул Белоян, – но пробовать
не приходилось. Уже чудится, что никакого черного кумыса нет, все брехня собачья…
Чего только в Степи не померещится, когда мухоморов нажретесь!..
– Мы мухоморов не жрем, – огрызнулся Кучуг
уязвленно. – Это на севере жрут, как олени траву!
– На севере?
– Да. Всякие там мурманы…
– Не за то ли ты так северян не любишь? – обронил Белоян. –
Я знаю, один северный властелин хотел бы породниться с тобой…
Широкие брови хана сдвинулись, лицо окаменело. От него сразу
повеяло холодом, а волхв, более чувствительный, чем когда был витязем, ощутил
ледяной озноб во всем теле, а под ложечкой заныло, растеклась тянущая боль.
Тонкие губы хана раздвинулись, Белоян услышал не голос, а скорее змеиный свист:
