– Что там? – спросил Алеша, едва не повизгивая от
нетерпения.
Илья прогудел в раздумчивости:
– Кто-то на коне… Скачет в нашу сторону.
– Один? – спросил Алеша удивленно.
– Один, – подтвердил Илья.
Добрыня уловил в голосе старого казака тревогу. Слабые
объединяются в стаи, лишь очень сильные могут себе позволить ездить в одиночку.
Когда видишь одного в степи или в лесу, будь настороже: такой опаснее десятка.
А то и сотни.
А Алеша уже с завистью смотрел на массивную булаву, что
раскачивалась на ременной петле, а та охватывала толстую боевую рукавицу.
Старый богатырь как поднес руку козырьком к глазам, прикрывая от солнца, так и
держит, всматриваясь в даль, совсем забыл про пудовую булаву, другому уже
оттянула бы руку до земли.
– Ого, – сказал Илья вполголоса. – Что делает,
мерзавец… что делает!
– Что? – опять же первым спросил Алеша.
Добрыня оглянулся на коней, трое из шести пасутся
оседланные, уже готовые к долгой скачке. Илья не отрывал руку от надбровных
дуг, забытая булава все так же болталась в воздухе. Закругленные шипы блестели
тускло, как спелые виноградины.
– Всадник больно удалой… В доспехе, что блестит, как
чешуя заморской рыбы… Видно, как швыряет в небо булаву… Скачет, скачет, а потом
на лету хватает прямо за рукоять!.. Уже трижды швырнул, ни разу не промахнулся…
Добрыня присвистнул. Самый быстрый умом, он первым понял,
как опасен этот противник. В степи почти нет друзей, одни поединщики.
Швырнуть высоко в небо тяжелую булаву – непросто, но поймать ее на
лету – под силу редкому богатырю.
– Будем ждать здесь?
Илья прогудел мощно, как перегруженный медом шмель:
– Он проедет мимо… Надо перехватить, а то попрет на Русь…
А там беззащитные села, веси, деревни… Да и нельзя, чтобы кто-то видел,
как нас мало… Лешак!
– Да, Илья! – радостно вскрикнул Алеша.
Щеки раскраснелись, как у молоденькой девушки, глаза
счастливо блестели. Он браво выпятил грудь, гордо раздвинул плечи. Илья
нахмурился:
– Больно-то не бахвалься. И не петушись. Езжай встреть,
выспроси. Ежели захочет драться, сперва реши: стоит ли.
– А почему нет? – удивился Алеша.
– Да потому, что и на тебя может найтись сила, – ответил
Илья наставительно. – С богатым не судись, с сильным не борись.
Вернись и сообщи. Если что, Добрыня съездит, рога ему собьет.
Вдвоем с Добрыней наблюдали, как юный богатырь прыгнул с
разбегу на своего гнедого конька, свистнул, гикнул, конь с ходу взял в галоп,
дробно застучали копыта. Даже стук был лихой, хвастливый, как и все, что
говорил и делал поповский сын.
Добрыня покачал головой:
– Думаешь, не ввяжется?
– Думаю, ввяжется, – признался Илья, – но все же
чуточку помедлит… А эта чуточка может быть кордоном между победой и
поражением.
– Может, – согласился Добрыня, – но я пойду
подтяну подпруги на моем буланом.
– Сумлеваешься?
– В подпругах, – ответил Добрыня, помедлив. –
А ты о чем спросил?
– О подпругах, конечно.
– А… а я подумал…
– Я спросил о подпругах.
В напряженном молчании, стараясь не глядеть друг на
друга, оба наблюдали, как другое пыльное облачко, постепенно уменьшаясь,
двигалось навстречу чужеземному богатырю. Потом слились в одно, стало вроде бы
больше… затем, или почудилось, поредело, стало рассеиваться.
Добрыня подавил вздох, украдкой скосил глаза на Муромца.
Старый богатырь как поднес длань ребром ко лбу, так и сидел, превратившись в
каменное изваяние на неподвижном коне. Даже ко всему привыкший Добрыня ощутил
холодок уважения, смешанного с почтительным страхом. Неужто в самом деле старый
богатырь не замечает, что его кисть тянет книзу пудовая булава? Не мальчишка,
чтобы делать только вид, красоваться силой, втайне изо всех сил напрягая мышцы…
Затем пыльное облако разделилось. Одно стало увеличиваться,
направляясь к ним, другое осталось на месте. Муромец нахмурился, наконец
опустил руку. Конь впервые подал признаки жизни: вяло шевельнул ухом.
Добрыня положил ладонь на разогретое солнцем седло. Старая
вытертая кожа вкусно пахла, конь коснулся теплым боком, словно говоря хозяину:
не бойся, я с тобой.
Из пыльного облака вынырнул всадник в красном, гнедой конь
несется стрелой, красная грива стелется по ветру, а пурпурный плащ трепещет,
как пламя.
Тревожное чувство перешло в страх, Добрыня еще ни разу не
видел поповского сына напуганным. То ли по дурости, то ли по мальчишечьей
уверенности в своих силах, он отважно бросался на любого противника, зачастую
вдвое сильнее, и брал если не силой и умением, то, как почтительно говорили
былинники, наскоком. Сейчас же бледен, глаза вытаращены, губы трясутся.
– Что там? – гаркнул Муромец нетерпеливо.
Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле,
мчаться мимо до самого Киева, выкрикнул хрипло:
– Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел!
– Что за человек там? – повторил Муромец нетерпеливо.
Алеша повторил торопливо:
– Ты велел, чтобы я не ввязывался в бой, если он хоть
чуточку выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы… Прости, Илюша, это
я так… Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам.
Алеша спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать
седло не стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:
– Позволь теперь мне.
– Ясное дело, – буркнул Муромец. – Только ты тоже…
Ну, тебя предупреждать не надо. Ты не ребенок… но все же смотри в оба.
– Не сомневайся, – ответил Добрыня ясным голосом.
Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня
шелохнул сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками,
словно не конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а
пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось, будто
неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.
Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду,
поводил в поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский
сын просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо…
– Ладно, – сказал он с отеческой суровостью, – не
казнись… На силу тоже находится сила, как на ухватку – ухватка, а на
нахрап – еще больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.
Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще
побледневшее, только на скулах выступили красные пятна.
