22. Возможно, кто-то сумеет найти лазейку в этих
правилах. У нас страна такая! Боролись втихую с советской властью, боремся с
налогами, так что подобная борьба с запретами и ограничениями уже в крови. С
любыми — нужными и ненужными. Формально роман может соответствовать
перечисленным пунктам, но — всего не предусмотришь! — это может быть такое…
Что ж, правила здесь для того, чтобы помочь. Найденная
лазейка протолкнуть в печать роман не поможет.
1001-е, последнее. При малейших неясностях проще всего
посоветоваться с остальными авторами. Их адреса и емэйлы на http://nikitin.wm.ru.
Да и сами не вылезают из корчмы, что там же на сайте, из-за чего многие в
персонажах. Там же ведется постоянная дискуссия и обмен мнениями по «Княжескому
пиру». Так что добро пожаловать, там объяснят все, дадут любую консультацию,
настучат по голове, вытрут нос, похлопают по плечу, снова по голове…
Примечание: не принимаются ссылки на первую книгу
«Княжеского пира», которая и дала название серии. Мол, а вот у Никитина тоже!..
Эта книга вышла в 1996-м, когда серия только начала выступать из тумана.
Правила, которые позволят держать серию цельной, оформлялись позже. Да и вообще,
следующее издание во избежание этих вопросов придется привести в соответствие с
современными требованиями. Это проще, чем объяснять снова и снова.
Итак, добро пожаловать на пир.
Юрий Никитин
Глава 1
Сильные мужские голоса грянули походную песню. В окна Золотой
Палаты врывались трепещущие солнечные лучи, странно переплетаясь с багровым
огнем факелов. Густой возбуждающий запах смолы, жареного мяса, кислого
вина — за длинными столами шумно пировали, поднимались с кубками и кричали
сорванными охрипшими голосами здравицы крупные мужчины. У многих лица и
обнаженные руки были в шрамах, голоса звучали сильно и уверенно, а когда
грянули песнь, на столе зазвенела посуда.
Слуги не успевали менять залитые дорогим вином скатерти.
Массивные столы гнулись под тяжестью золотой посуды: с того дня, как дружина
возроптала, что ест простыми ложками из серебра, князь поспешно заменил все
серебро золотом. Слуги пыхтели, красные и потные, бегом разносили блюда с
жареными лебедями, олениной, запеченной в соке ежевики медвежатиной,
расставляли кувшины с вином, а самым знатным подливали в золотые кубки густое
темно-красное вино.
Воздух был жаркий, густой, пропитанный запахами жареного
мяса, лесной смолы, воска, крепким мужским потом героев, богатырей и воевод
Киевской Руси.
В разгар пира в широком дверном проеме возник чистый
серебристый свет. Доспехи неизвестного сверкали ясно, а едва он сделал шаг,
железо вспыхнуло как жар. Заходящее солнце подсветило со спины, металл на
плечах загорелся пурпуром, словно в горне кузнеца. Блещущий шлем на сгибе локтя
правой руки тоже сыпал искрами, густые волосы как расплавленное золото тяжело
опускались на плечи. Разнесенные в стороны рамена едва не застряли в проходе, а
выпуклые мышцы груди больше походили на сглаженные морскими волнами каменные плиты,
чем на грудь человека, даже богатыря.
Он сурово и пристально оглядывал зал синими как небо
глазами. Чисто выбритая нижняя челюсть вызывающе выступала вперед. Подбородок
тяжелый, массивный, слегка раздвоенный, но даже ямочка похожа на след от удара
топора. Да и все лицо вырублено тяжелым рубилом каменотеса: резкое, угловатое,
словно из обломков скалы. Высокие скулы гордо вздернуты, а синие глаза смотрят
прицельно, как орел на стадо куропаток.
Да, он смотрел ровно и спокойно, но даже в неподвижности
чувствовалась тугая, грохочущая мощь горной лавины. Голоса в пиршественной
палате начали умолкать.
Кто-то завопил радостно:
— Добрыня! Сам Добрыня!
По всей палате разговоры затихали, поднимались головы.
Витязь в сверкающих доспехах сделал шаг, слегка повернулся. Багровый свет пал
на его мужественное лицо. Стало заметно, что не молод, далеко не молод, но
полон звериной силы, что дается иным щедро и остается до последних дней жизни.
И по тому, как стоит, видно, что и здесь непроизвольно готов отбиваться как
спереди, так и с боков, отражать удары сверху, а буде кто выпрыгнет из подпола,
пинком отправит обратно с проломленной головой.
И только теперь все увидели побитые пластины на плечах,
посеченный шлем, погнутости на колонтарной пластине, вмятины на укрывшем широкую
грудь железе. Витязь вскинул руку, заприметив обращенные к нему взгляды,
улыбнулся, и словно молния сверкнула на темном от солнца лице: белые как сахар
зубы, крупные и ровные, как вспышка осветили палату.
За столом поднялась огромная фигура в простой белой рубашке.
На Добрыню взглянула страшная медвежья морда. Белоян, верховный волхв, приняв
себе медвежью морду, дабы заниматься только ведовством, не отвлекаясь на баб,
как был богатырем среди людей, так и медведем стал таким, что лесные братья
показались бы рядом медвежатами.
Он высился над пирующими, широкий, массивный, тяжелый, как
скала. Оглядел из-под выступающих надбровных дуг, похожих на каменные плиты, в
палате разговоры сразу начали стихать, проговорил сильным голосом, в котором
ясно слышался медвежий рев:
— Убрать кружки!.. Убрать чаши! Убрать кубки!..
Наполнить чары. С дальних и опасных кордонов вернулся благородный витязь
Добрыня, который никогда не пятнал чести и воинской славы. Так восславим же!
Слуги, как торопливые мыши, сновали по палате. Узкогорлые
кубки сменили широкими золотыми чарами, тут же наполнили вином. Белоян
проследил, чтобы налили всем, ловко подхватил свою чару, слегка плеснул вином
на грудь, жертва родителям-богам, крикнул могуче:
— Гей-но!
Сотня могучих мужских голосов грянула с такой силой, что
терем затрясло, а с дальних деревьев с криком снялась стая галок.
Гей-но, наполним полные чары!
Чтоб через венцы лилося,
Чтоб наша доля нас не чуралась,
Чтоб краше в мире жилося!
Суровая древняя песня-заклинание, пришедшая, как говорили волхвы,
от Первых, что сами были богами, гремела мощно, колдовски. Добрыня ощутил
знакомый озноб, по коже всегда пробегали эти невидимые мурашки, и всякий раз в
тело вливалась добавочная мощь, и он чувствовал, что снова готов нестись на
лихом коне, рубить день и ночь, прыгать с высоких башен, и алою кровью своею…
Во главе стола на той стороне палаты стоял с поднятой чарой
великий князь. Губы шевелились, но далеко, голоса Добрыня не слышал, хотя в
разгар битвы князь мог перекричать сто тысяч ржущих коней. В простой белой
рубашке с расстегнутым воротом, видна черная, как у зверя, волосатая грудь,
небрежная улыбка на хищном лице, что в любой миг может превратиться в звериный
оскал.
Когда он в нетерпении переступил с ноги на ногу, по чисто
выбритому черепу побежали багровые, как при пожаре, сполохи. Черный чуб
по-змеиному скользнул за ухо, тонкий конец заколыхался над плечом. В мочке
левого уха зло блеснула золотая серьга с крупным багровым рубином, похожим на
горящий уголек.
