— Я не отступлю!.. Здесь будет мое королевство!
— Здесь будет твоя могила, — прорычал Добрыня.
Воин с лютым криком поднял коня на дыбы. Его меч взвился как
твердая молния, Добрыня поспешно закрылся щитом, подставив наискось, смягчая
удар, но и без того руку тряхнуло так, что онемела по плечо. Правой же рукой он
ткнул мечом вперед, словно сулицей. Острие коснулось живота героя, уперлось в
твердые, как дерево, мышцы. Если бы на чужаке была еще и кольчуга, хоть
плохонькая, Добрыня рисковал бы сам, но так острое как бритва лезвие пропороло
плоть, погрузилось почти на ладонь.
Добрыня поспешно выдернул дымящийся от крови меч, заставил
коня попятиться. Воин вскрикнул с такой мощью, словно бы закричала сразу сотня
человек. Конь Добрыни даже присел, но Добрыня хладнокровно заставил его
отступить еще на пару шагов.
— Трус! — вскричал воин. — Остановись и
сражайся!
— А кто бежит? — удивился Добрыня. — Не туда
забрел, парниша. В каких краях сходило голым воевать-то? Небось с тараканами?..
Или люди аки тараканы?
Воин зажимал раны на животе. Лицо перекосилось, рот
дергался. Похоже, меч порвал в его теле важные жилы, ибо он захрипел, начал
раскачиваться в седле. Женщина и рудокоп решились подъехать. Рудокоп подставил
широкое плечо. Воин с усилием оперся, залитая кровью ладонь скользила, он едва
не падал. Женщина поспешно придержала с другой стороны.
Добрыня вложил меч в ножны. На сраженного смотрел без злобы,
а его спутникам сказал деловито:
— Когда зароете этого… короля, возьмите коня и пожитки…
Это, конечно, не королевство, но отсюда уходят стрижеными, ребята.
Женщина, которая не стала королевой, и рудокоп, которому
явно светило стать управителем королевства, медленно снимали умирающего воина с
седла. Добрыня пустил коня шагом, дабы не подумали, что их побаивается, но
голову отворачивал, не любил смотреть на мертвяков.
Глава 9
Сзади прогремела частая дробь копыт. Леся догнала, протянула
руку. На ладони блестели три смятые страшными ударами, искореженные пластинки
из булата.
— Возьми. Если будешь так часто драться, то сам пойдешь
голым. Ну, как этот…
Добрыня двинул плечами. Голос прогремел сурово, только сам
он уловил в нем горечь и скрытый смысл:
— На мою жизнь хватит.
— Уверен? — спросила Леся с сомнением.
— Да.
— Ну, как скажешь.
— Да и нет здесь горна, — добавил он, смягчая
резкость, — чтобы раскалить, расклепать, согнуть, снова склепать…
Леся, поколебавшись, спрятала пластины в дорожную сумку,
одну повертела в руке. В серых чистых глазах была задумчивость, губы слегка
дрогнули.
— Ну… на ближайшем привале… я попробую.
Ее пальцы проглаживали булатную пластину, словно та была из
сырой глины. Когда стала ровной и красиво выгнутой, тоже отправила вслед за
другими, а серые внимательные глаза прошлись взглядом по широкой груди Добрыни.
Добрыня ощутил, что против воли поглядывает на ее сильную,
развитую фигуру. Конь несется под Лесей как ветер, но она в седле держится
ровно, как свеча, навстречу ветру смотрит открыто, в конскую гриву лицо не
прячет. Волосы убрала, стянула ремешком, но он невольно представил, как ветер
растреплет роскошную косу и они водопадом будут струиться следом.
Она перехватила его взгляд. Ему показалось, что щеки молодой
вдовы чуть порозовели. Скрывая непонятно откуда возникшую неловкость, он
перевел коня на шаг, пусть отдохнет, кивнул на лук за ее плечами:
— Не могу признать, что за дерево…
— Не знаю, — ответила она смущенно. — Мне
отец подарил.
— Микула? — удивился он. — Вот уж не подумал
бы…
— Да нет, — поправилась она торопливо. — Он
никогда не был воином. По крайней мере, не рассказывал. А ему лук в молодости
подарил не то Святогор, не то кто-то из велетов… У меня даже три стрелы
сохранилось! Правда, их берегу. А пользуюсь теми, что сама делаю.
Он повертел лук в руке. Дерево темное, необычайно плотное,
тяжелое. Как если бы сырой ком железа с овцу размером ковать и ковать, пока не
станет с курицу. Дерево не куют, но есть, наверное, такие породы, перед
которыми и дуб столь рыхлый, как сосна перед дубом.
— А тетива из чего?
— Двойная из задних ног тура, — ответила она.
Он прикусил язык, когда увидел, какие рукавички она
натягивает на руки. Тетива из двойной турьей жилы прошибет насквозь любую кожу из
простой бычьей шкуры. Но эти… Наверное, тоже достались от отца. А тому от
неведомых велетов, что били зверей дивных, чьи непомерные кости порой
выпахивают из земли.
А Леся, перехватив его взгляд, сказала убежденно:
— Святогор рассказывал бате, что раньше люди были
о-го-го какие здоровые! Даже богов били как зайцев… А сами боги ходили по
земле, силой мерились. Как с другими богами, так и с людьми. И не всякий раз
можно было угадать, кто бог, а кто человек. Вот такие люди в старину были
сильные…
— Враки, — отмахнулся Добрыня. — Скорее боги
мелкие.
Леся поморщилась, но спорить с витязем не рискнула, и то
счастье, что отвечает хоть сквозь зубы, заговорила с жаром:
— А потом Род повелел богам драться только с богами! А
человека бог мог только… ну, к примеру, уговаривать прыгнуть… в пропасть,
обещая крылья… или же как-то… к слепоте или разору! Но другой бог, хоть и не
волен отменить сделанное первым богом, в его воле слепого сделать ясновидящим,
разоренного — могучим и красивым, а летящего в пропасть по его указке
подхватит орел или другая птица…
Она не поняла, почему от ее беззаботного голоса, ясного и
чистого, витязь потемнел, соболиные брови сдвинулись, даже чуть сгорбился
вроде…
А Добрыня, стараясь остаться наедине со своей долей, начал
понукать коня. Земля снова загремела под копытами. Некоторое время мчался один,
одинокий и считающий дни, потом сзади стучали копыта легкой лошадки, сбоку
снова замаячил силуэт стройной женщины с русой косой.
А Леся поймала себя на том, что снова украдкой посматривает
на сурового витязя. Она всегда съеживалась, будто ее били, когда от друзей отца
слышала одобрительное: «Девка у тебя, Микула, удалась на славу! Рослая,
здоровая, такая любой пень из земли выдерет, а буде конь завязнет, то на плечи
возьмет и домой отнесет…» А ей хотелось быть маленькой и слабенькой, рядом с
которой каждый мозгляк чувствует себя настоящим мужчиной, гордо расправляет
плечи. Маленьких да слабеньких женщин всяк любит и жалеет.
Как ей хотелось быть похожей на тех беспечных румянощеких
хохотушек, что всегда у парней нарасхват, у которых на щеках милые ямочки, а
голоса звучат весело и зовуще! Увы, на ее щеках ни единой веснушки, а глаза без
женской лукавинки, смотрят прямо и ясно, что мужчинам совсем не нравится. Им
надо, чтобы очи долу, а она всякий раз забывает…
