Лесе показалось, что раздался крик страха и боли, но
свирепое пламя расщелкивало целые стволы, гудело с лютым торжеством, огненный
столб упирался в синее небо и поджигал облака. На деревьях, окруживших поляну,
жухли и скручивались трубочками листья, опадали желтые и сухие, как клочья
змеиной шкуры.
Опустошенная, она опустилась прямо на землю. Слезы хлынули
ручьем. Ее затрясло, плакала навзрыд, громко, с противными всхлипываниями. Плач
на людях пристоен только для благородных, а простолюдинам плач не свойствен,
потому научилась плакать в одиночестве, в лесной чаще, как вот сейчас…
Уже не слышала, как фыркал и шумно чесался Снежок. Зазвенели
стремена, а копыта застучали, ровный цокот пошел в ее сторону. Потом она
услышала сопение и храп над головой. Снежок фыркал и шумно обнюхивал ей волосы,
попробовал подергать, больно прикусив ухо.
Она наконец подняла заплаканное лицо. На огромном белом коне
высился черный как ночь всадник. На темном лице светились только глаза, красные
как угли. Она отшатнулась так, что опрокинулась на спину. Всадник протянул руку
с указующим перстом:
— Что за пожарище?
Голос прогремел суровый, слегка раздраженный. Леся, не дыша,
с ужасом смотрела снизу вверх в лицо нависшего над нею гиганта. Сердце
застучало часто-часто, дыхание пошло с хрипами, а губы едва выдавили:
— Добрыня… ты?
— А кто еще? — прорычал он злобно. — А где
это… царское чадо?.. Что тут пахнет паленым?..
Добрыня, похолодев, смотрел в это страшное лицо, злое,
искаженное яростью, с горящими глазами. Он всегда считал, что это старикам
Смерть является в личине старухи, а воинам — вот таким свирепым, нещадным,
высоким и широким в плечах надменным воином в сверкающих доспехах!
Из-под надвинутого на брови шлема пронзительно взглянули
настолько синие глаза, что Добрыня снова отшатнулся. Воин смотрел вызывающе,
нижняя челюсть выдвинулась вперед. Массивный раздвоенный подбородок выглядел
настолько несокрушимым и мужественным, что Добрыня тут же с гневом и отчаянием
представил, как сокрушит могучим ударом, сломает челюсть, выбьет зубы… ого,
какие белые и ровные!
Воин с неприятной усмешкой взвесил на руках длинный меч.
Добрыня засмотрелся на синеватое лезвие, где, как блистающие муравьи, пробежали
искорки. Разве есть на свете второй такой же меч…
Колдун захохотал:
— Ты бы видел свою рожу!.. На меч рот растопырил! А то,
что это ты сам… Ха-ха!.. С самим собой придется биться, дурак… Это и есть твоя
Смерть, дурак…
Воин ухмыльнулся, а Добрыня задрожал и отступил на шаг.
Страх пронзил от макушки до пят. Колдун создал двойника, с тем же оружием и в
точно таких же доспехах. Хуже того, равного ему по силе, знающего его уловки,
тайные удары, боевые приемы!
— Сволочь ты, — прохрипел он перехваченным горлом.
Колдун крикнул:
— Я сволочь, а ты мертвец!.. Мое умение ограничено
двойниками, я не могу добавить силы или оружия… но зачем? Зато двойник не
соблюдает твоих дурацких правил: не бить лежачего, не бить в спину… Ха-ха!
Двойнику надоело слушать, он поднял меч. Добрыня отступил
еще, как-то не мог поднять руку на самого себя, но через пару шагов ощутил
близость стены. Прижатому нет маневра, он наконец-то ступил вбок, его
собственный меч поднялся навстречу.
Мечи столкнулись со страшным лязгом. Искры вырвались яркие,
длинные, шипящие. Руки тряхнуло болью, рукоять едва не выскользнула из
занемевших пальцев. Боль стегнула до самого плеча, потянув жилы.
Двойник нагло ухмыльнулся, а Добрыня жалко парировал удары,
суетливо качался вдоль стены вправо-влево, двойник явно вдвое мощнее, свиреп и
нагл, да неужто и он таков… или был таким…
Его сотрясало страшными ударами. Двойник бил как по
наковальне. После каждого болезненного удара со звоном срывало булатные полосы.
Меч чужака задел бок, где пластин уже не осталось, слышно было, как хрустнули
ребра. Кольчуга выдержала, но острая боль пронзила, словно раскаленное шило.
В отчаянии он пытался двигаться вдоль стены. Двойник с
горящими от наслаждения глазами стерег каждое шевеление, перехватывал. Его
движения были точнее и увереннее. Добрыня только парировал удары, но всякий раз
чужой меч удавалось остановить все ближе и ближе к себе. Последние два удара
лишь смягчил, тяжелая полоса железа достала по голове с такой силой, что в ушах
зазвенело.
Да все равно ведь умирать, мелькнула ослепляющая мысль. Так
какого же…
С хриплым криком он шагнул вперед, за рукоять взялся двумя
руками. Голова и плечи остались без защиты. Глаза двойника вспыхнули свирепой
радостью. Страшный меч взлетел обрекающе. Добрыня ударил острием изо всех сил,
голову тряхнуло, страшный удар отбросил его к стене.
Меч вырвало из ослабевших пальцев. Бездыханный,
обезоруженный, он прижался к холодному камню, чувствуя смертоносный холод
спиной и затылком. Сорванный с головы шлем со звоном укатился под ноги колдуна.
Меч в руках двойника был занесен для последнего удара.
Однако меч вывалился из чужих рук, а сам двойник тупо уставился на торчащий из
его живота меч Добрыни. Тот погрузился до половины, Добрыня был уверен, что,
если двойник повернется, из спины будет торчать красное от крови лезвие.
Шлем докатился до ног колдуна, замер, но звон продолжался,
как и боль в черепе. По щеке текло теплое и липкое. Хрипло взвывал ветер, не
сразу Добрыня понял, что это буря в его легких.
Двойник упал на колени, его раскачивало, наконец завалился
на бок. Добрыня с усилием оттолкнулся от стены. Ноги дрожали, подгибались. Он
ухватился за рукоять меча, уперся ногой, потащил на себя. Меч освобождался с
металлическим скрипом.
Колдун отступил, прижался к стене. Лицо стало восково-желтым,
синие губы затряслись.
— Но… как ты… сумел…
— Больше наготове нет заклинаний? — прохрипел
Добрыня.
Он с усилием поднимал меч. Даже могучие чародеи не в
состоянии тут же наколдовать что-то новое, а лишнего времени у этого колдуна не
будет.
— В чем я был… не прав? — пролепетал
колдун. — Я ведь создал точно такого же…
— Нет, — ответил Добрыня хрипло. Колдун раскрыл в
удивлении рот. Добрыня выдохнул: — Я не тот, который был даже минуту
назад…
Колдун смотрел, нижняя челюсть медленно опускалась. А
Добрыня не мог объяснить, что до встречи с демоном он был одним человеком,
после смерти отца — другим, а выехал из Киева третьим. А по дороге все еще
меняется, меняется, меняется… В последний раз изменился, увидев себя в этом
надменном, с выпяченной вперед челюстью… Так что дрался не с двойником, а с
тем, каким был до этого…
— Но ты меня не убьешь… — пролепетал колдун
жалко. — Я… я — знание!.. Я знаю великие тайны…
— Не знание делает человека, — отрезал
Добрыня, — человеком!
