Сегодня, оставив пурпурный плащ на руках отрока, он легко
взбежал на вершину сторожевой башни. Здесь стены в два ряда, между толстыми
бревнами дощатый помост, где камни для бросания на головы осаждающих, камни для
разжигания огня прямо на стене, даже котлы, чтобы лить кипящую смолу на чьи-то
головы.
А сам город, хоть и расположен на семи холмах, когда-то это
были отдельные городища, но теперь слился, скучился, домов видимо-невидимо,
улочки узкие, кривые. Народу полно, все что-то тащат, несут, гонят скот, везут
на тяжело груженных телегах, останавливаются возле многочисленных лавочек, на
крохотных рынках, прямо на перекрестках… Степняку страшно и непривычно в такой
тесноте, они привыкли к простору, заранее ненавидят эту муравьиную скученность…
Эх, не видали они Царьград!
Он прерывисто вздохнул. Украдкой посмотрел по сторонам, не
заметили ли, как изменилось лицо великого князя, как побледнел, а в глазах
тоска, которой не должно быть в глазах великого правителя, ибо то тоска всего
лишь по женщине.
По стене осторожно прошел к нему воевода Претич. Похоже,
старый опытный вояка что-то чует, не зря наведывается на стены, следит, чтобы
камней вдосталь, чтоб подгнившие бревна заменили вовремя…
За воеводой пробирались двое дюжих гридней. Снизу со стороны
города закричали, там с коня слезал Волчий Хвост, с ним воеводы Калаш и Якун.
Гридни ухватили поводья, а все трое пошли взбираться на башню. За Волчьим
Хвостом поднимался один из молодых дружинников.
Владимир терпеливо ждал, пока воители поднимутся. Якун
отсапывался, вчера перепил, глаза налитые кровью, Волчий Хвост и Калаш не
засапались, а Претич так и вовсе орел, хотя голова белая как лунь, а брови
будто вылеплены из снега.
Волчий Хвост вытолкал вперед дружинника:
— Глаголь!
Дружинник преданно взглянул в грозные очи великого князя:
— Дозволь слово… Великую силу степняков следует ждать
под стенами Киева!
Владимир остро взглянул на молодого гридня:
— Что известно?
— Из половецких станов донесли, что уже съезжаются первые
отряды. Пока только лучшие из лучших. Богатыри и удальцы, что в свите ханов, но
все ждут, когда начнут прибывать большие силы.
Владимир повернулся к воеводам:
— Что известно? Кто из ханов поддерживает поход?
Претич развел руками:
— Проще сказать, кто не поддерживает. Да и то, кто
знает?.. Словом, один Отрок не явился. Остальные одиннадцать ханов приехали с
родней, что значит — полная поддержка, с отрядами телохранителей. Каждый
привел и воткнул в их жертвенного барана красную стрелу. Что значит…
— Знаю, что значит, — оборвал Владимир
раздраженно. — Сейчас любую примету толкуй к войне, не промахнешься. Эх…
как не ко времени это… Что за муха их укусила? Как назло, все богатыри
разъехались на дальние заставы… Хан Учуг увел войско замирять радимичей, старшая
дружина брошена на перехват варягам, что беспошлинно прут через Русь к
Царьграду… В который уже раз! Не ко времени, не ко времени…
Кулаки стиснулись, в глазах горело злое нетерпение. Все
знали, что за огонь сжигает князя, почтительно молчали. Наконец Претич сказал
негромко:
— Надо бы послать далеко в степь малую дружину. Не
княжескую, а так… кого-нибудь из бояр. Пусть дождется приближения войска,
пошлет гонца. А потом будет отступать перед ними, каждый день посылая нам по
гонцу. Будем знать, изготовимся.
Владимир сказал с раздражением:
— С чем изготовимся? В городе нет войска.
— Все-таки…
Воеводы ловили взгляд князя, расправляли плечи. Претич даже
сделал полшага вперед, а Волчий Хвост кашлянул так, что во дворе испуганно
заржали кони.
Князь поморщился:
— Нет, Претич, ты мне здесь нужен со своим советом… И
ты, Волчий Хвост, тебе оборону крепить. Поведет передовое войско воевода Калаш.
Он умел в бою, воинское дело знает.
— Войско? — переспросил Претич с сомнением.
Владимир взглянул на бодрого Калаша, перевел взор на
Претича, снова на Калаша, махнул рукой:
— Добро. Пока не войско, а только свою личную дружину.
У тебя сколько воев? Две сотни? Разведаешь боем, как они настроены, языка
возьми… Приедешь — расскажешь, решим, какое войско поведешь.
Калаш сдержанно поклонился, пряча довольную улыбку, сразу же
отступил и, выбравшись из толпы, быстро сбежал по лестницам с поверха на
поверх, пока не выбежал, быстрый и легкий, несмотря на свои пятьдесят и шесть
пудов костей и мяса да еще доспехи.
— По коням! — велел он коротко.
Глава 23
Через час городские врата заскрипели, из-под арки выехал на
высоком тонконогом коне сам Калаш, за ним пятеро его сынов, крепкие как дубы,
закованные в булат. Следом ровными рядами потянулись две сотни самых доблестных
богатырей его родного племени угличей. Умудренный жизнью и битвами Калаш не зря
считал, что Русь Русью, но родня родней. В личную дружину набирал только из
многочисленной родни, а родни, понятно, у такого знатного боярина все племя. Не
было сражения, чтобы кто-то из калашевцев бежал с поля боя: позор со стороны
родичей страшнее гибели на поле брани. Не было случая, чтобы при отступлении не
вынесли своих раненых, а буде кто оставался за вражескими рядами, туда
бросались с такой яростью, что завсегда выручали родича, даже если приходилось
за одну голову класть десять.
Солнце стояло в зените, Калаш велел ехать вдоль леса, где
высокие дубы давали прохладу. Некоторые витязи сняли шлемы. За спиной Калаша
сразу же раздался конский топот, сбоку появился молодой парень, весь в железе, даже
шлем с личиной. Под широкими пластинами из булата не видать кольчугу, тоже из
толстых колец, расклепанных так, что не воткнуть и шило.
На Калаша взглянули синие встревоженные глаза.
— Дядя Калаш, а не опасно ли?
Калаш поморщился, этого племянника навязали едва ли не
силой, парень трусоват, да и в кости мелковат, потому и нацепил на себя столько
одежек и железа, чтобы выглядеть крупнее и страшнее.
— Ну что тут опасного? — спросил он
тоскливо. — Рудик, ты меня уже заел своим нытьем. Вернемся, я тебя определю
стену городскую беречь. А для походов ты, дружок, еще не дорос…
Племянник сглотнул воздух. Из-под личины глаза смотрели
по-детски чистые, синие как небо, а по красному распаренному лицу катились
крупные капли пота.
— Но ведь… шлемы! А вдруг нападут?
— Откуда?
— Ну… из леса. Мы ж так близко едем… Надо бы хоть на
версту чтоб вокруг чисто поле…
Голос был неуверенный, но Калаш уловил упрямство и затаенный
страх. Усмехнулся:
— Дурень ты, Рудик. Ни один степняк не делает засад в
лесу. Они вообще леса страшатся. Вольная степь — вот где могут
разгуляться.
