Не давая отяжелевшим векам сомкнуться окончательно, он
наблюдал, как черные тени скользят в самом стане. Изредка поблескивают ножи,
вот хрустнула сухая ветка… Внезапно он ощутил, что это не грезится, что в самом
деле в стане чужие, настоящие, вовсе не тени, под тенями сучки не хрустят…
Он завопил:
— Тревога!.. Напали!
К нему метнулись с двух сторон. Сильный удар потряс тело,
это ударили в спину острым копьем. Он услышал отвратительный скрежет железа по
железу, рухнул вниз лицом. По нему пробежали, топча, он все же поднялся, нелепо
махнул мечом, руку дернуло. В багровом свете углей вдали поднялась огромная
фигура в полотняной рубахе с распахнутым верхом. В ее руках появился топор,
человек орал и отмахивался им, Рудик с ужасом узнал воеводу.
В стане заорали, завопили, просыпаясь, люди. В ответ грянул
страшный гортанный крик степняков, полоснул по ушам. Рудик бросился к воеводе,
по дороге сшиб двоих, встал спина к спине. Кровь текла по рукам воеводы, в боку
зияла рана, оттуда выплескивалась толчками темная кровь.
— Беги, — прошипел он. — Сообщи князю…
— Дядя! — закричал Рудик, слезы дрожали в его
голосе. — Я тебя не брошу!..
— Дур-рак… я тебе не дядя…
Он сразил топором слишком близко сунувшегося степняка. На
них особо и не нападали, спеша прирезать как можно больше полусонных
дружинников, что вскакивали со скоростью улиток, их шатало со сна, а мечи и
доспехи сложили в сторонке кучкой. Даже Рудик понимал, что, как только кончится
резня, на них обратят внимание и тогда просто побьют стрелами, чтобы не терять
людей.
— К коням, — велел воевода хриплым, страшным
голосом. — Вон там…
— Нет, — сказал Рудик несчастно, — их
перегнали чуть левее… я видел…
Воевода сразу взял левее, они торопливо побежали, размахивая
мечом и топором. Дважды им загораживали дорогу сразу по трое — пятеро,
Рудик чувствовал, как острые сабли стучат по голове, плечам, рукам, сам орал и
бил мечом, потом степняки исчезали под его бегущими ногами, наконец в бледном
рассвете в самом деле вынырнули конские головы.
Воевода, раскачиваясь из стороны в сторону, из последних сил
спешил следом. Он весь был покрыт ранами, лицо развалил страшный удар от скулы
до нижней челюсти, на груди три широкие красные полосы, зато на доспехе Рудика
половецкие сабли не оставили следа, только повыщербились.
Воевода прохрипел:
— Хватай… беги!..
— Садись, — сказал Рудик, — я помогу…
Из-за коней с визгом выскочили три степняка. Рудик
молодецким ударом встретил одного, двое обрушили на него сабли с двух сторон.
Дзинь!.. У одного в кулаке остался обломок с рукоятью, второй даже изменился в
лице от отдачи в руку. Рудик взмахнул мечом, один отшатнулся, кончик длинного
меча полоснул по животу, оттуда из широкой раны сразу полезли темные кишки.
Второй отступил, споткнулся и упал на спину.
Калаш, шатаясь, пытался поймать коня. Хоть и стреноженные,
те в испуге отпрыгивали от залитого кровью страшного человека. Рудик выбежал
вперед, ловко ухватил за гриву крупного серого коня, набросил узду:
— Готово!.. Садись, дядя!.. Я помогу…
Воевода опустился на одно колено. Его руки опирались на
топор, ладони скользили по скользкому от крови древку. Дышал он с хрипами, на
племянника смотрел почти с ненавистью.
— Дурак… Беги!
— Дядя…
— Предупреди князя…
— Мы сможем оба!
Рудик бегом подвел к нему коня, воевода перекосился, когда
племянник подхватил его под мышки:
— Дурак… не понимаешь…
Еще двое печенегов вынырнули из утреннего тумана. В руках
окровавленные сабли, руки по плечи в крови, красные пятна покрыли халаты.
Наткнувшись на двух уцелевших русских, удивленно завопили. Рудик выронил
грузное тело, сделал шаг вперед. Его трясло, но удар сабель встретил свирепым
ударом меча. Один степняк завалился навзничь с распластанным надвое лицом, второй
с визгом отступил и скрылся в багровой темноте.
Рудик гнаться не стал, снова поймал коня. Воевода все еще
стоял на коленях, под ним была красная лужа. Не поднимая головы, прохрипел в
землю:
— Скачи…
Мороз и стыд осыпали разгоряченное лицо. Пальцы ухватились
за гриву, он взметнул тяжелое в доспехах тело в седло. Каблуки ударили в
конские бока. Конь оскорбленно взвизгнул, Рудика качнуло, навстречу метнулись
багровые тени, пламя костров, теперь горела даже одежда на зарезанных
дружинниках. Степняки торопливо переворачивали лежащих, в руках сверкали
короткие острые ножи. Раненых надо спешно дорезать, добыча досталась неплохая,
вся русская дружина полегла, почти не сопротивляясь…
Рудик пронесся краем стана, за спиной слышались крики. Он
страшился, что если погоня, то его с легкостью настигнут, степняцким коням не
тащить на себе тяжелого русича в тяжеленном доспехе, но то ли сразу удалось
нырнуть в ночную тьму, то ли не решились впотьмах гнаться за одиноким
всадником, когда в стане такая богатая добыча, за это время растащат самое
ценное, но Рудик гнал и гнал коня, пока бока зверя не покрылись мылом, а изо
рта не полетела желтая пена.
Прислушавшись, пустил коня шагом, а потом соскочил на землю
и побежал, ведя в поводу. В полном доспехе и с оружием дружинник должен уметь
бежать верста за верстой, и теперь Рудик несся рядом с усталым конем, старался
дышать ровно, но удавалось плохо: перед глазами стояло залитое кровью лицо
воеводы, его глаза, которые отводил всячески, пряча стыд и гнев.
— Хотел умереть, — прошептал он на бегу. — Он
не хотел возвращаться…
Через две версты бешеного бега, когда дыхание стало
вырываться с хрипом из раскаленного горла, он вспрыгнул на конскую спину и
продолжил скачку к Киеву.
Глава 24
Владимир снова с тревогой всматривался с крепостной стены.
Вчера к вечеру из отряда Калаша на взмыленном коне примчался один-единственный
дружинник. Конь пал замертво за сажень до ворот, а сам гридень, весь раненный и
посеченный, рухнул в долгое беспамятство. Однако он успел прошептать
подбежавшим стражам, что великая орда валит в сторону Киева.
Это был именно тот страхополох, что боялся каждого куста и
которому Калаш говорил, как слышал сам Владимир, что они-де печенегов шапками
закидают. Сейчас по городу спешно таскали к стенам камни, в мешки сыпали песок
и складывали кучами. В дальние племена помчались вестники, надо срочно
подтягивать к городу войска из числа союзников.
Заскрипели ступеньки, Претич поднялся, уже будто для жаркой
битвы: в панцире, на руках железные налокотники, широкие поножи защищают ноги,
на плечах широкие булатные пластины, но металл тонковат — умен воевода,
знает, что не от тяжелых мечей защита нужна, а от легких сабель. Когда дрались
с мурманами, тогда на плечи надевал булат с палец толщиной.
