— Послать бы весточку Добрыне, — сказал Претич
вместо «здравствуй». — С его воинским умением стало бы полегче! Да и с его
мечом…
Владимир смолчал, отвел взгляд. Претич покачал головой.
Значит, верно, что князь ненавидит дядю. Тот и собой хорош, и каждый воин в нем
души не чает, и вообще Добрыня — для одних образец, а для других —
постоянный укор. Вот и опять спровадил куда-то героя, чтобы о нем забыли. А то
в такое место послал, чтобы голову сложил…
— Не надо ждать Добрыню, — проронил наконец
Владимир. — Никто нас не спасет, надо самим…
Спровадил насовсем, мелькнуло в голове злое. Всех героев,
всех богатырей разогнал, погубитель народа славянского.
— Почему не надо ждать?
— Он собирался… — ответил Владимир
медленно, — в очень дальние страны. Очень!
— Настолько дальние, — спросил Претич с
умыслом, — что его не достать? Не послать весточку?
Владимир поморщился:
— Давай оставим Добрыню. Скажем так, ему сейчас… не до
нас.
Претич сказал сурово:
— Для мужчины нельзя лучше закончить дни, чем в
служении отече… тьфу!.. ваше отечество русов дымом пошло, но хоть в служении
родному племени! И нет краше гибели, чем отдать живот свой за своих женщин,
детей и родных богов.
Владимир смолчал, в таких случаях можно только молчать, а
если говорить, то соглашаться с каждым словом, иначе каждый узрит в тебе
злобное чудище, которому не место в людском племени.
Претич сопел, злился. Когда поднимался по ступеням, уже
хотел рассказать про хитрого ромея, как плетет сети, как и его пытался поймать
и настроить супротив князя, но сейчас, столкнувшись с явной дурью этого
пришибленного любовью к заморской прынцессе, заколебался. Вызвать
Добрыню — это если не спасение для Киева, то серьезная подмога. Только
полный адиет отмахнется. Но этот пьяница и бабник отмахивается, а блудливые
глаза уже шарят по сторонам, молодых девок замечают… Нет, не такой правитель
этим землям нужен!
Легкий ветерок трепал черный чуб великого князя. Выбритая до
синевы голова блестела. Претич заметил мелкие капельки влаги, что выступают по
всему лицу князя и тут же испаряются, словно на жаровне. То ли перепил вчера,
то ли внутренний жар изгоняет влагу, как при жаре дерево тянет из земли и
сбрасывает с листьев воды побольше, чем в холод.
Наклонившись, великий князь рассматривал земляной вал,
вбитые по косогору заостренные колья, обломки кос, перевернутые бороны. Претич
прогудел за спиной, как большой сонный шмель:
— Муромец бьется на дальней заставе богатырской… Пока
голубь до него домашется, здесь все решится… Отважный Руслан уехал в дальние
края да там, похоже, и сгинул. Не слышно о могучем Залешанине, незнаемо где
хвастливый, но наделенный великой силой Фарлаф…
— Исчез без следа сладкоголосый Ратмир, — добавил
Владимир задумчиво. — Как будто чья-то злая воля выманила всех богатырей…
Претич поморщился:
— Это ты о тех дурнях, что за твоей дочкой отправились?
За Путятичной?
— По-моему, за Забавой, — ответил Владимир без
уверенности. — Вообще-то девка удалась, ты зря нос воротишь. В меня, поди.
Воевода смерил его взглядом с головы до ног:
— Ну, ежели в тебя…
Владимир нахмурился:
— На что намекиваешь?
— Что ты, что ты, княже! Не зазря, смекаю, ее Кощей или
Черномор спер. Или даже Змей себе пару искал… Эх, когда ты успел столько
наплодить? Сейчас у тебя девятьсот жен, понятно, но тогда ж ты не был князем…
Владимир хмуро улыбнулся:
— Князем я стал в девятнадцать лет, но и раньше все
бабы были мои. Потому и детей много. Всех не упомню, понятно. Но надо же племя
растить и улучшать?
Претич окинул снова внимательным взглядом:
— Ах, ты ж племенной бык… я хотел сказать — князь!
Верю, добрые витязи вырастут со временем, но сейчас как?
Владимир прорычал с угрозой:
— Будем держать оборону. Не первый раз.
— Но столько народу под стены еще не приводили, —
заметил Претич.
— Да и у нас так не было пусто, — признался Владимир. —
Разве что как-то послать к князю Круторогу. Он готовился идти на ховрахов, те с
данью что-то мешкают, его войско в сборе.
— Круторог и так все знает, — возразил
Претич. — Печенежскую ораву незамеченной не проведешь! Хоть и далеко их
войска, но ты сойди с башни, приложи ухо к земле! Услышишь, как стонет под
тяжестью их коней и повозок. Нет, Круторог приведет войска сам. Но хватит ли?
Сам знаешь, что это капля в море.
— Знаю, — ответил Владимир угрюмо. — Вот и
думаю, а не отдать ли им молодого Дюсена?
Претич отшатнулся:
— Да ни за что!
— Почему? Он нам нужен?
Воевода зло оскалился:
— Уже нет. Но отдать… это признать их силу. Признать,
что боимся, идем на попятную.
— А мы не боимся? — спросил Владимир.
Претич раскрыл рот для быстрого и горячего ответа, остановился
на миг, ответил все так же зло, но сдержаннее, по-воеводски:
— Боимся. Но ворогу это показывать нельзя.
На башне хоть с князем прятались от солнца под навесом, а
внизу духота обрушилась сразу, едва спустился со ступенек. А когда неспешно
выбрел из тени, отбрасываемой стеной, то солнечные лучи, уже чуть багровые,
почти вечерние, прожгли его защищенное доспехом тело, как лист клена. В горле
снова пересохло, а кишки как-то сразу слиплись. Он переборол искушение
вернуться и сесть за обеденный стол. Побрел вдоль стены, по-старчески загребая
сапогами пыль.
Во рту было мерзко, словно туда нагадили сто котов. Со лба в
глаз стекла струйка жгучего пота. Он нехотя смахнул, за спиной осторожно
простучали копыта. Гридень вел следом под уздцы двух коней, глаза у парнишки
такие же добрые и печальные, как у подопечных.
— Ладно, — буркнул Претич, — здесь без нас
управятся.
Гридень послушно повернул коня следом, а воевода погнал
наметом в центр, где гордо высится терем великого князя, где не утихает пир,
где вино льется рекой, где герои и богатыри состязаются как в геройстве, так и
кто больше сожрет и выпьет.
Еще на площади перед княжеским двором полно повозок, часть
коновязей расположили по эту сторону забора. В самом княжеском дворе длинные
ряды столов во дворе, там пируют слуги, прибывшие с гостями, бестолково водят
запалившихся от скачки коней. Из дальнего подвала выкатили сорокаведерную бочку
вина, с воплями и веселыми криками погнали, подгоняя пинками, прямо на столы.
Морщась, Претич пошел через княжеский двор по широкой дуге.
Со ступенек терема спускался, пошатываясь и хватаясь за резные перила, кичливый
боярин, одетый, как девка, пестро и неумно. Двое гридней поддерживали под
пышные руки, торопливо пытались увести на задний двор, что-то настойчиво
шептали в уши. Наверное, что великий князь запретил блевать с его крыльца.
