— Оставайся здесь! — выкрикнул князь.
Дверь за ним гулко хлопнула, простучали тяжелые сапоги.
Претич метнулся к сундуку. Крышка поднялась легко, а в глубине блистал
окованный золотом массивный ларец.
Трясущиеся руки нырнули в глубину скрыни, как камни в воду.
Ларец показался неожиданно тяжелым. Торопливо вытащил, пальцы соскальзывали.
Сердце стучало так громко, что могли услышать во дворе.
Обламывая ногти, ухватился за крышку, поддел. На миг
мелькнула страшная мысль, что ларец заперт как-то хитро, но крышка открылась с
легким щелчком, будто лопнул сухой орешек. В глубине на чистой тряпице блистало
крупным изумрудом толстое золотое кольцо, именуемое перстнем.
Он ухватил торопливо, кончиком указательного пальца успев
ощутить на ровной поверхности драгоценного камня выпуклости и выемки, именуемые
печаткой. Звонко захлопнулся ларец, скрыня закрылась почти бесшумно, а когда
хлопнула дверь и на пороге появился князь, Претич уже торчал из окна,
наполовину свесившись во двор. Не по возрасту густые, хоть и до единого волоска
серебряные волосы, как львиная грива, падали на спину.
— Свалишься! — рыкнул Владимир от двери. Лицо его
было бледным, в глазах метались страх и растерянность. — Или зад
перетягивает?
Претич повернулся:
— Да все пытался узреть, куда ты побег… Что-то
случилось?
— Ничего, — ответил Владимир зло. — Ничего не
случилось!.. Просто почудилось. Так что, говоришь, ромеи их подбили?
Но глаза его блуждали, смотрел сквозь воеводу. Претич
скомкал разговор, распрощался. Князь смотрел, как он уходит, но Претич понимал,
что всесильный князь видит совсем другое.
Когда он вышел во двор, отшатнулся в испуге. Огромный двор
залило оранжевым светом, словно над Киевом среди ночи повисло огромное косматое
солнце. По углам и вдоль стен дюжие гридни поставили бочки со смолой, между
ними — бочонки с греческим огнем, все это било в небо столбами огня,
заливало оранжевым трепещущим светом как сам двор, так и окрестные улицы.
Умельцы из местных подсыпали в бочки соли, огонь получился
где красный как кровь, где алый как утренняя заря, а кое-где даже ярко-синий.
На заднем дворе устроили состязания: кто с одного удара перерубит столб, кто на
полном скаку подденет с земли длинным копьем перстенек с мизинца, кто попадет в
такое кольцо с сорока шагов булатной стрелой. Самые могучие богатыри спорили,
кто дальше всех зашвырнет мельничий жернов, а когда жернов наконец раскололся,
швыряли на спор большую наковальню Людоты.
Претич, двигаясь медленно, прошел, как бы гуляя, к воротам,
вышел, постоял на улице, словно ненадолго отлучился с княжеского пира и вот-вот
вернется, а потом быстро, не покидая тени, заспешил к своему терему.
Глава 25
Костер разгорелся едва-едва. Веточек мало, а пойти за ними в
лес — помереть, не дойдя до ближайших деревьев. Задержав дыхание, Добрыня
попробовал расстегнуть ремень, но пальцы почти не гнулись. Леся осторожно
ощупывала раненую руку, морщилась, тихонько вскрикивала.
— Как же они… — услышал Добрыня жалостливый
шепот. — Как же…
— Кто?
— Да эти двое… Которые помогли…
Добрыня сказал раздраженно:
— Брось. Залешанин сделал то, что всякий мужчина для
своего лучшего друга… хотел бы сделать. Но Залешанин… сумел.
Он сделал новый вдох, снова задержал дыхание, чтобы не
выдать себя стоном. Пальцы зацепились за пряжку, но острой болью стегнуло в
правом локте, рука бессильно повисла.
— Леся, — позвал он сквозь зубы. — Леся…
Она поднялась с колен, бледная и дрожащая. Сверху падал
слабый мертвенный свет, половинка месяца превращалась в серп, пока еще широкий,
освещающий полночную землю. Лицо Леси заострилось, похудело, а вместо глаз
чернели впадины.
— Как ты?
— Еще жив, — процедил он сквозь зубы. — Но
если ты не расстегнешь у меня ремень… там, на спине, я задохнусь в этом железе.
Он чувствовал, как она слабо дергает, пытается расстегнуть
ремни. Доспехи поверх кольчуги держались на трех широких ремнях из толстой
кожи, что сами по себе защита, булатные доспехи кое-где прогнуло под ударами,
зажало ремни.
Она слабо вскрикнула, когда Добрыня вдруг повернулся,
ухватил за руку. Она застонала, его пальцы сжались на ране. Он дернул с такой
силой, что пролетела по воздуху через кусты. Ее протащило по траве, твердая,
как дерево, ладонь зажала ей рот.
Земля вздрогнула, прокатился тяжелый могучий грохот.
Затрещали деревья, вершинки тряслись, ветки сыпались сквозь темную листву. Леся
с ужасом увидела, как деревья с треском валятся в стороны. Через лес двигались
трое сверкающих как льдины инистых велетов. Лунный свет сверкал и дробился на
их плечах и бородатых лицах, темные вершинки деревьев достигали им до груди. С
каждым вздохом изо рта велетов вырывались облака морозного инея, черные листья
сразу скукоживались и сыпались, обнажая голые ветви.
— И не пикни, — прошептал Добрыня ей в ухо одними
губами.
Она смотрела большими испуганными глазами. Земля
вздрагивала, деревья с треском и долгим шумом валились, ломая ветви, задевая
другие деревья, повисая, а топот становился ближе и тяжелее.
Он прижал Лесю к земле, навалился, закрывая своим телом.
Грохот приближался, затем Добрыня услышал треск, тянущие звуки и сухие хлопки.
Рискнул чуть повернуть голову. Велеты стояли совсем близко, один обхватил
обеими руками могучий дуб, тянул из земли. Толстые корни подавались с трудом,
выползали нехотя, натягивались как жилы, дрожали, издавая, неприятный басовитый
звук, словно в воздухе гудели огромные шмели.
Наконец корни начали лопаться один за другим. Велет с
радостным ревом, от которого дрогнула земля, а с деревьев посыпались сучья и
птичьи гнезда, поднял дуб, грубо обламывая ветви.
По спине Добрыни бухали комья земли. Суком ударило по
голове. Невольно задержал дыхание, напрягся. Земля вздрагивала, сверху сыпались
листья. Воздух заметно похолодел, листья падали скрученные, жалкие, убитые
внезапным холодом.
Затем земля начала вздрагивать тише. Шаги словно бы
отдалялись. Он рискнул поднять голову, земля посыпалась со шлема и плеч. Во
тьму удалялось облако морозного инея, снега, в котором проступали три страшные
фигуры изо льда.
— Уходим, — прошептал он ей на ухо. — Эх,
сволочи…
В голосе богатыря была такая боль, что Леся отозвалась с
горячим сочувствием:
— Добрыня, у меня коня тоже…
— Снежок был… не просто конь! Это был друг…
— Да-да… — сказала она торопливо, подумав, что
теперь она к нему чуть ближе, пока не завел другого коня. — Да-да…
Она слышала, как прервалось его дыхание. Она сама, чтобы не
застонать, стиснула зубы. Сдавленный стон вырвался сквозь сжатые челюсти
Добрыни, когда он полуобнял Лесю, полунавалился на ее плечо.
