— Может быть, пойдем… туда? — спросила она и
кивнула в сторону, куда понижалась земля.
— Там огонек, — ответил он.
Она не поверила:
— Откуда знаешь?
— Когда ты летела через кусты… могла бы заметить тоже.
Она прошептала:
— А если там… разбойники? Или песиглавцы?
Он долго молчал, в груди хрипело, доспехи скрипели. Наконец
она услышала сиплый голос:
— Все равно умрем.
Но когда оба тащились, поддерживая друг друга, стараясь не
потерять сознание, он внезапно заколебался. Смерть ему предстоит не только
именно в эти дни, но и гадкая, позорная. Здесь он просто тихо бы умер, страдая
от ран, а там, где огонек, как раз и может быть это самое, гадкое…
Однако ноги тяжело переступали шаг за шагом. Умереть в
полете, умереть на скаку, на бегу — это все смешалось. И хотя там, где он
оставил горы трупов, тоже не мягкая постель, но сейчас он понукал себя идти,
заставляя темные деревья двигаться навстречу, поворачиваться.
Мертвенно-бледная половинка луны изредка ныряла в редкие
тучки. Тогда он двигался через абсолютную тьму, лишь сверху холодно и
недружелюбно смотрели далекие звезды.
Он увидел огоньки раньше, чем месяц вышел из облаков. Какой
костер, это светились окна сразу на обоих поверхах широкого дома. Дороги от
него расходились на все четыре стороны. Судя по широкому огороженному двору,
они набрели на корчму с постоялым двором.
Ворота качались, придвигались медленно, хрипели. Здоровой рукой
Добрыня придерживал Лесю. Перед воротами и калиткой земля выбита до твердости
камня, но, несмотря на изнеможение, ему почудился тревожный запах большого
сильного зверя.
К удивлению, калитка подалась от легкого толчка. Двор был
залит странным багровым светом, недобрым и зловещим, низкое красное небо
нависало, казалось, над самой крышей, словно над постоялым двором полыхала
красная заря. Просторный двор пуст, только у коновязи сопели и чесались кони.
Там осталась глубокая тень, Добрыне почудилось, что в той тени не только кони,
а если кони, то слишком странные. Однако в голове гул, перед глазами вспыхивают
искры, вся коновязь двоится и троится, и то, что половина коней с крыльями, а у
одного крылья так и вовсе как у гигант-ского нетопыря, концы скребут землю, так
это все мерещится от ударов по голове…
Двор покачивался, но здание приближалось с каждым надсадным
сапом. Красное, как раскаленное в горне, крыльцо, высокие ступени, перила
резные, но толстые, дубовые, не переломить, даже если рухнуть сверху всем
телом…
Ступени исторгали хрипы и стоны, наконец приблизилась дверь.
Добрыня на всякий случай посторонился. Выждал, но из двери никто не вылетел
головой вперед, тогда взялся за массивную ручку, потянул дверь.
Сразу ударило запахами печеного мяса, рыбы и мелкой птицы,
сдобренной гусиным салом. Донесся приглушенный гул голосов, а когда дверь
открыл шире, распахнулось просторное помещение с довольно высоким, хоть и
закопченным сводом. Оно располагалось двумя ступеньками ниже, Добрыня окинул
одним взглядом все разом, признал корчму с тяжелыми широкими столами, длинными
дубовыми скамейками, двумя отдельными столами и резными стульями для гостей
высокого звания.
На стенах масляные светильники, но по глазам больно стегнул
багровый огонь двух огромных очагов. После полумрака улицы кольнул как шилом, и
Добрыня, прикрыв глаза ладонью, уже по запаху определил, что в широких жаровнях
поджариваются ломти мяса, еще один очаг прямо под стеной вблизи столов, там на
огромном вертеле вращается туша оленя. Он хотел тряхнуть головой, не веря
глазам, но побоялся, что в черепе потемнеет вовсе, позорно рухнет на пол.
Леся дышала тяжело, подпирала здоровым плечом. Мест
свободных много, но Добрыня остановился, пытаясь сразу определить, что за люди
и где сесть так, чтобы никто не ухватил сзади за горло.
В двух шагах в очаге бушевал, пытаясь вырваться, странный
малиновый огонь, однако на вертеле жарился привычный олень. Корочка уже
подрумянилась, капли жира срывались на раскаленные угли, там так же привычно
шипело, зло выстреливало вверх короткими блеклыми дымками.
Перед глазами расплывались фигуры за столами, он слышал
только стук ножей и ложек, шумное сербанье, чавканье. В голове ворочались и
дробились камни. Перед глазами качалось, двигалось, расплывалось. Он с трудом
из всех этих пятен вычленил взглядом несколько лиц: красные, грубые, другие
странно бледные, успел заметить торчащие мохнатых уши, но при каждом шаге
шатало, не был уверен, что не почудилось.
Отдельно пировали плечистые охотники, их он вы-членил по
запаху свежей листвы, что проникает в кожу, плоть и остается на долгие годы. На
столе у них только лесная дичь, а пили, судя по запаху, медовуху, зато за
соседним столом шумно веселились низкорослые, но чудовищно широкие люди в
зеленой одежде.
Один из пирующих обернулся. На Добрыню и Лесю взглянули
странно оранжевые глаза немолодого человека. Голая, как валун на берегу моря,
голова блестела в слабом свете, на груди в три ряда обереги: фигурки из дерева,
камня, меди, янтаря. На ветхой душегрейке позвякивают амулеты, загадочные бляшки.
Из-за плеча, где у многих рукоять меча или толстое древко лука, торчал резной
посох с загадочно мерцающим камнем в набалдашнике.
За кухонной стойкой высокая женщина с копной ярко-рыжих
волос резала яблоки. Над ее головой поблескивала черная доска. Добрыня, хоть в
глазах и плыло, успел заметить на черной поверхности странные значки.
Перехватив его взгляд, женщина вскинула голову. Добрыня
ощутил, как по телу пробежала дрожь, словно внезапно подуло морозным ветром.
Роскошная копна огненно-рыжих волос встала дыбом, Добрыня сразу понял, что эта
женщина… эта хозяйка — ведьма. А какие громадные зеленые глазищи! Ведьма
вдвойне.
Из кухни с топотом выбежала огромная и толстая, как лесной
кабан, собака, рыжая, по-кабаньи с короткой шерстью, глаза как горящие уголья,
а в открытой пасти блеснули острые ножи зубов.
Женщина вышла из-за стойки, собака опустила зад на пол у ее
ноги. У этого кабана в собачьей шкуре глаза оказались добрые, коричневые.
— Вам не до еды, — определила женщина. Ее взгляд с
побитого мужчины соскользнул на Лесю, задержался на ее покрытой толстой коркой
засохшей крови руке. — И не до забав….
— Еды… — прохрипел Добрыня. — Вина!..
Постель…
Женщина одобрительно улыбнулась:
— Слышу голос настоящего мужчины. Садитесь. Сейчас вам
все принесут.
Леся усадила его за ближайший стол. Собака внимательно
оглядела Добрыню и Лесю, глаза совсем не собачьи, вернулась на кухню.
Жаркий воздух, пропитанный запахами жареного мяса, проникал
в легкие, согревал, Добрыня ощутил, как медленно отступает слабость, а боль
притупляется, уходит в глубокие норы.
