Страшная тоска звучала в его голосе. Не веря себе, Леся
подошла к коню, погладила. Он покосился на нее добрым карим глазом, попытался
игриво ухватить за ухо.
— Садись, — велел Добрыня нетерпеливо. Лицо его
было бледным, даже отблеск заката не скрашивал покойницкого облика. —
Пора, пора…
Красный диск солнца опускался к пылающему краю земли. В небе
искрились пурпуром облака. Виднокрай прогнулся заранее, готовясь принять
раскаленную тяжесть. Тени по земле двигались длинные, темные, сумерки затаились
во всех углах, готовые с заходом солнца выйти победно и затопить весь мир.
Леся поехала следом тихонько, страшилась разгневать хмурого
витязя. Корчма осталась далеко за их спинами. Добрыня держался в седле пока еще
с трудом, но с каждым конским шагом тело разогревалось, он уже держал спину
прямо, челюсть воинственно выдвинулась, а взгляд стал суровым и надменным.
У Леси из-за плеча по-прежнему выглядывал лук. Добрыня
поглядывал на него все чаще, наконец сказал, морщась:
— Раз уж ты не осталась… проверь лук, тетиву, стрелы.
Она ответила печально:
— Лук цел, одна тетива в запасе. Но стрел только две…
Те, заветные, которые еще от Святогора. Добрыня, зачем мы выехали на ночь
глядя?.. Хотя бы переночевали!
Он пустил коня прямо по красной земле, залитой горящим
солнцем. Как ночью по озеру ложится лунная дорожка, так и от солнца под копыта
лег широкий путь из царственного пурпура, который под стать только богам и
героям. Добрыня поехал по этой дорожке прямо к раскаленному краю. Солнце
остановилось, ждет, красный диск как открытая дверь…
— Тебе надо было остаться, — ответил он, не
поворачиваясь.
— Нет, — ответила она в прямую спину. Видно же,
каких усилий стоит держать спину прямой, а плечи раздвинутыми, но едет так,
словно на него смотрят тысячи глаз. — Нет, Добрыня… Я пойду за тобой.
Вряд ли он понял, что она сказала, да и Леся сперва не
ощутила всего глубинного смысла, что наполнил такие простые слова, но уже
понимала, что вот теперь… с этого дня, она в самом деле пойдет не просто с ним,
но и за ним.
Он буркнул:
— Покажи лук.
Леся послушно подала лук. Добрыня не стал слезать и упирать
в землю, так только с простыми, богатырский же просто погрузится весь, но не
согнется. Раздвоенный конец упер в сапог, Леся вложила в требовательно
протянутые пальцы моток тетивы. Слышно было, как прервалось его сдавленное
дыхание. Несколько мучительных мгновений она не дышала вместе с ним, сгибала
взглядом тугое древко, а оно подавалось тяжело, едва-едва, петля в другой руке
богатыря уже начала мелко дрожать…
Когда оставалось с полпальца, Добрыня побагровел, Леся
испугалась, что у него хлынет кровь из ушей, так уже было, когда ее лук пытался
натянуть один заезжий богатырь, но Добрыня прохрипел что-то на неизвестном
языке, петелька дотянулась до кончика древка, скользнула в паз.
Добрыня с трудом разогнулся. Тетива зловеще звенела, но ее
заглушало его хриплое дыхание.
— Ты еще слаб, — сказала Леся поспешно. — Вон
как ты ослабел от ран!.. И крови потерял много…
— Да, — прохрипел Добрыня. — Но я еще в
детстве дубы сгибал… Что у тебя за лук? Дай-ка стрелы…
Молча она вытащили обе. Добрыня в изумлении вертел их в
пальцах, взвешивал на ладони. Леся понимала, что только благодаря своему весу
они летят так далеко и бьют точно, не давая себя снести ветерку, но как-то
неловко, когда мужчина смотрит на тебя как на здоровенную медведицу…
— Ты сам хочешь пострелять? — спросила она
осторожно. — Но на закате какая птица пролетит?.. У них у всех куриная
слепота, даже у гордых орлов.
Он протянул ей лук:
— Да нет, просто…
Сам не знал, зачем спросил про лук, ибо пребывал в
растерянности: не мог сидеть, когда до страшной гибели остались считаные дни,
надо успеть раньше, надо по своей воле: это появляемся на свет не по своей, но
заканчивать мужчина должен по своей, заканчивать красиво, гордо, но в то же
время другая часть души твердила, что это смешно — выбираться на ночь
глядя…
И все-таки… все-таки надо идти!
Его челюсть воинственно выдвинулась вперед. Кровавый закат
падал на худое лицо. Острые скулы блестели. Леся видела, с каким напряжением он
всматривается в красное небо. Птицы в это время слепы, но все же нечто
мелькнуло между облаками, видны взмахи крыльев, странно длинный хвост, поджатые
к брюху лапы…
— Боги, — ахнула за спиной Леся, — что же
это?..
— Змей, — ответил он хмуро. — Не видела еще?
В каком же ты лесу только и жила? Пусть себе летит.
Небо потемнело, сотни, а затем и тысячи звезд высыпали по
всему небосводу. Холодный воздух не успевал охлаждать разгоряченное лицо. Он
несся через ночь как раскаленный булыжник. Копыта стучали сухо и часто. В двух
шагах почти беззвучно скользила Леся на такой темной в ночи лошади, что
казалась летящей по воздуху.
Вскоре потянулись деревья, лес пошел ровный. Конь Добрыни
несся по опушке, серебристый свет исчезал уже в двух шагах до стены леса, а
дальше из глубокой черной тени торчали только посеребренные верхушки деревьев.
Мир был залит серебристым лунным светом, в мертвой тиши стук копыт разносился
по всей долине. И если где-то живут вблизи чудовища, то обязательно услышат…
Черная стена леса начала приближаться и справа. Некоторое
время они мчались между двумя стенами, затем деревья с левой стороны
придвинулись так близко, что копыта уже потонули в темноте. Леся застыла в
страхе, всюду чудились страшные звери, отовсюду тянулись страшные когтистые
лапы. Так они мчались и мчались, наконец лес справа и слева разом ушел в
стороны, а кони освобожденно мчались по залитому лунным светом миру.
Леся все чаще поглядывала на эту черную глыбу в сверкающих доспехах,
что пропарывала воздух верхом на скачущем рядом коне.
— А что? — прокричала она наконец. — Даже
смерд иной раз берет по две-три жены!
Добрыня долго не отзывался, а когда прокричала снова, чуть
повернул голову. На нее взглянуло бледное лицо с темными пещерами на месте
глаз.
— Что?
— Я говорю, у бояр бывает по десятку жен!
Добрыня прорычал:
— Ты это к чему вдруг?
— Да так, вспомнила с чего-то. У князя так и вовсе,
говорят, больше сотни! Будет у тебя одна жена вся из золота, другая — с
черными, как крыло ворона, волосами, третья и вовсе как огонь… Ну, мир велик,
обязательно еще встретишь…
Добрыня несся сквозь ночь как сгусток мрака в блестящих
доспехах. Леся поглядывала украдкой. Со страхом и надеждой подумала: а что,
если витязь в самом деле не думает о той принцессе? И вообще не думает о
женщинах? Если его сердце занято чем-то иным, страшным? Даже не битвами, это
для него не страшно, а чем-то… Что с ним? Суров и мрачен, как древняя скала,
глаза обшаривают виднокрай, все ищет бури, как будто в бурях…
