Туман все еще клубился внизу, но далеко впереди выступила
черная вершина холма. Владимир рассмотрел троих всадников, вскоре со стороны
степи поднялись еще пятеро. Ханы, возглавляющие поход, явно выбирают место
удара, распределяют силы, договариваются, кто начнет первым, кто поддержит, кто
возьмет добычи больше…
Однако в княжеском тереме и на галереях по-прежнему гремел
удалой пир, словно чуть ли не к самым стенам подступило войско. Но теперь
князь, оставив пирующих, все чаще бывал на сторожевых башнях. Часами
рассматривал далекий вражеский стан, прикидывал, что-то бормотал про себя.
Хмурое молодое лицо, уже кое-где изрезанное морщинами, а где и шрамами,
становилось все мрачнее.
Воеводы поднимались на башню, тоже смотрели на стан
печенегов, но их больше тревожил сам князь. Впервые его видели растерянным, в
черных глазах проскакивало нечто похожее на страх. Узнав о таком, заявился сам
Белоян. Деревянные ступени жалобно трещали, прогибались под его могучим телом.
Когда Белоян взобрался на самый верх, Владимиру почудилось, что и сама башня закачалась,
застонала.
— Страшишься? — спросил он напрямик. — Скажи
правду, я ведь не воевода. Мне можно говорить все.
— А если сомнут? — сказал вдруг Владимир. — И
тогда на месте Киева пепелище?.. Понимаешь, моя беда в том, что повидал белый
свет!.. Это для тебя падение Киева — крушение всего мира. А я знаю, что
если печенеги сотрут с лица земли это народившееся государство, то мир
вообще-то и не заметит… Слишком велик! Ну, будут на севере вместо русов
какие-то печенеги. Вернее, вместо государства русичей государство печенегов.
Какая-нибудь Печенежская Русь… ну, не Русь, понятно, Печенегия…
— Печенежская Печенегия?
— Ну, Киевская Печенегия или Днепровская… Царьграду от
этого ни горячо, ни холодно. А уж арабам и прочим дальним народам — так и
вовсе. А вот я, все это понимая, не чувствую потому ужаса, что Киев будет взят
и стерт с лица земли! Ведь жизнь продолжится…
Белоян свирепо прорычал:
— Но уже не наша жизнь! А печенежская…
— А тридевятому царству не все ли равно? И вообще
людству?
Белоян посопел, сказал увесисто:
— Нет, княже. Нет и еще раз нет. И вовсе не потому, что
это мой народ, мое племя. А потому, что мы очень много взвалили на свои плечи.
— Мы? А печенеги — нет?
— Нет, — ответил Белоян. — Я знаю их богов.
Разумеешь, всяк стремится просто жить, просто уцелеть, просто найти травы для
своих коней, земли для себя, будущее для детей… Это понятно, это нормально, это
по-людски. Так живут и печенеги. Но иные племена… редкие!.. уже имея все,
уходят из сытого и богатого мира. Ибо многие видят неправедность, но только
самые избранные богом находят силы уйти… и начать жизнь заново.
— Я каждое утро начинаю заново, — проворчал
Владимир.
— То свою, — возразил Белоян, — а то жизнь
племени, всего народа… а значит, и всего мира! Самый великий герой, от которого
мы ведем род, князь Рус, ушел из сытого и богатого царства, ибо нашел другой
путь к праведности… Но для этого надо было уйти в лес и начать жить, отринув
старые законы, старые заповеди и старых богов. А когда племя окрепло и само
стало покорять другие народы, из его рода вышел великий Вандал, ушел с двумя
женами в степь, где от него пошли многочисленные народы. А так повторялось
много раз! Княже, Рюрик не просто так пришел. Не за добычей или в поисках
славы. Он искал место… он искал чистый народ, где можно начинать строить
царство небесное на земле! Где все будут жить праведно, правильно, по законам
совести и чести. Не посрами его заветы… Когда-то да найдется сволочь, что
начнет хапать и подличать, но пусть это будешь не ты, не твои дети…
— А как праведно? — спросил Владимир раздраженно.
Белоян сокрушенно развел руками:
— Ведать бы…
— Ну хоть примерно!
— Княже, боюсь… что если наши прародители и знали, то
это потеряно… а еще больше подозреваю, что никто не знал, как надо, а видел
только, как не надо. А если так, то еще долго Руси искать, пробовать,
ошибаться, снова искать…
Владимир отмахнулся, уже потеряв интерес к высокому:
— Тут выжить бы сейчас. Сегодня! А уж потомки как-то
справятся. Как думаешь, продержатся Жидовские врата еще дня три-четыре?.. Мне
обещана подмога от вятичей.
— Дня три-четыре? — удивился Белоян. — Да
если печенеги ударят, рухнут сегодня к вечеру!
— Не рухнут, там уже гору мешков с песком
наперли, — отмахнулся Владимир. — И камней холм навалили. Но все
стены не укрепишь… Стоит одной гадине прознать, где у нас слабые места…
Глава 30
С городских стен было видно, как из дальних степей катили
все новые и новые волны кочевых народов. Рев скота, ржание коней заглушали
голоса мрачно наблюдающих стражей, и чтобы тебя услышали в двух шагах,
приходилось кричать. От неумолчного скрипа колес мурашки бегали по коже, люди и
скот надвигались плотными волнами, а среди них крытые повозки ханов плыли, как
серые щепки.
Одиннадцать таких повозок насчитал Волчий Хвост, что
значило — всех степных ханов сумел призвать в Великий Поход и поставить
под свое знамя неистовый хан Жужубун. Сам он разбил свой шатер на вершине
холма, откуда наблюдал за всем кочевым войском, а также за киевскими вратами.
Владимир почти не покидал городских стен. Сам проверял, как
приготовили бочки с горючей смесью, камни, крюки, бадьи с варом, шесты для
отпихивания осадных лестниц. Воеводы ходили следом, придирчиво вслушивались, но
великий князь не зря побывал в дальних странах как викинг и как разбойник:
распоряжался умело, толково, со знанием дела и знанием особенностей как племени
полян, которые стали ядром создания нового народа, так и степняков, с которым
не один год и воевал, и дружил, и заключал союзы.
Отряды степняков все прибывали, перекрыть дороги в Киев пока
сумели не все. Слишком вольно раскинулся город на семи холмах, к тому же
разлегся на берегу широкого, как море, Днепра, а там берега, горные кручи.
Печенеги старались держать на всех дорогах хотя бы легкие отряды, а Владимир
тем временем рассылал гонцов в окрестные города, требовал собрать всех, кто
способен держать в руках оружие.
— Еще с недельку, — определил Волчий Хвост. Он как
княжий хвост держался за князем, подавал советы, тут же передавал наказы
гридням-вестовым. — С недельку еще не перекроют все пути-дорожки к городу.
Но потом стиснут кольцо так, что мышь не проскользнет, комар не пролетит!
Но пир продолжался. Ибо когда закончится пир, закончится и
земля. Только теперь и Владимир чаще покидал тронное кресло, подсаживался то к
одной группе богатырей, то к другой, выслушивал, двигал складками на лбу. Что у
трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но даже трезвый, прикинувшись пьяным,
может резать правду-матку в глаза, а назавтра вроде бы повиниться: спьяну, мол,
наговорил дерзостей…
