Автанбор поклонился, голос из насмешливого стал почтительным:
— Повинуюсь, великий князь. Только с доблестным
Добрыней, победившим меня, будет сорок один.
— Да, сорок один, — согласился Владимир, но голос
его дрогнул, а взор потемнел.
В палате кто-то громко прокричал здравицу в честь Добрыни,
Владимир первым встал и вскинул кубок. Автанбору дали место за столом, сунули в
руку огромную чашу. Он невозмутимо смотрел, как отрок наливает густое красное
вино, лишь чуть-чуть скривил губы в улыбке, когда заметил три пустых места за
княжеским столом.
Глава 31
Лес закончился, а дорога повела на холм. Рассвет уже теснил
ночь, с востока поднималась алая заря. По небосводу поднималось пурпурное
сияние. Кони вышли на вершину холма. Леся ахнула во весь голос: от копыт их
коней внизу раскинулся без конца и края ровный серый туман. Бескрайний, ровный
как обеденный стол, он тянулся и тянулся, уходя за видноколо.
А в трех-пяти верстах отсюда прямо из тумана торчали крыши и
стены удивительного города. Не в излучине реки, не на горе или даже
холме — это было бы заметно, такой туман поднимается от земли не выше
конских стремян, — город присел посреди долины. Не раскинулся, как
большинство славянских городов, а именно присел, словно собранный в комок зверь
перед прыжком. Высокая стена со всех сторон стискивает как тугим поясом, дома
лепятся изнутри к стене, крыши соприкасаются по всему городу, так что метко
пущенная зажженная стрела может сжечь весь город…
Добрыня молча пустил коня в галоп. Он много слышал об этом
странном городе, но увидел впервые. Кром — русский город, а до этого
славянский, до славянского… ну, еще чей-то. Странный город. По этим землям
столько раз прокатывались волны разных народов, всякий раз уничтожали
предыдущие племена, их города и жилища. Добрыня ничего не ожидал увидеть, кроме
добротных теремов из толстых бревен, городской стены в виде частокола, опять же
множества конюшен, амбаров, — все из дерева, все нестойкое, однако с
изумлением заметил даже целиком каменные здания, а у многих теремов первый
поверх сложен из толстых гранитных глыб.
Город, судя по черным от копоти камням, по выщербинам на
плитах, что остаются от железных наконечников стрел, брошенных катапультами
каменных глыб, не раз брали приступом, сжигали, разрушали. Но уцелевшие жители,
как он слышал, всякий раз отстраивали на том же месте. А жителей истребить
невозможно: при любой войне немалая часть тут же уходит в леса, где не отыщут
среди топких болот никакие вражеские рати.
Добрыня рассмотрел высокие башни по углам городских стен.
Все четыре из серого камня, настолько высокие, что острыми шпилями царапают
тучам брюха. Увидел длинный ряд оружейных, куда день и ночь подвозят из кузниц
готовый металл, железную проволоку для кольчуг, мешки с гремящими наконечниками
для стрел и копий. Опрятные домики горшечников, булочников, а под самой стеной,
подальше от жилых домов, расположились ряды кожевников, где могучий запах сырых
кож забивает все ароматы. Везде в городе кипит жизнь, народ снует быстрый, не
растерявший живого огня, хотя история их города, как ему объяснили, идет с
прадавних времен.
На главной площади, от которой расходятся все улицы, высится
огромный каменный столб. Такие же и в Киеве, как и других городах, но даже в
Киеве столбы богам из дерева, а здесь настоящий гранит, прочный и неразрушимый,
словно долго и упорно обтесывали целую скалу.
Выпуклые глаза древнего бога смотрят сурово, непримиримо.
Солнце блестит на гордо вздернутых скулах, челюсть вызывающе выдвинулась
вперед. Вид у Крома был настолько надменный, что у Добрыни кулаки зачесались
двинуть в зубы. Лицо чужого бога смутно показалось знакомым, но вспомнить не
мог, хотя богов и демонов за годы странствий повидал немало.
Леся громко фыркнула. Добрыня перехватил ее взгляд. Вид у
Леси был такой, словно тоже собиралась двинуть кулаком в челюсть. Только
почему-то смотрела на него.
— Эй! — крикнул он прохожему. — Здесь есть
корчма?
Прохожий даже не повернул голову, ответил с безразличием к
варвару:
— Какой город без корчмы?
— А где? — спросил Добрыня.
Прохожий толкнул калитку, успел крикнуть через плечо:
— Ты настолько дик?
Леся проворчала в захлопнувшуюся калитку:
— Грубые тут какие-то…
— Да нет, — ответил Добрыня. — Здесь не любят
праздных вопросов. Он понимал, что я знаю, где корчма.
Она удивилась:
— Знаешь?
— Конечно.
— Где?
Он усмехнулся:
— Как всегда, на перекрестье дорог.
Леся застыла в седле настороженная, пальцы безотчетно щупали
рукоять ножа на поясе. От тяжелых стен если и веет надежностью, то не для нее,
выросшей в широком вольном поле. Ее угнетает даже лес, а эти каменные громады
так и вообще…
По узким улочкам уже сновали тележки хлебопеков, что
развозили испеченный ночью хлеб. На рынок потянулись подводы с битой дичью,
рыбой, корзинами с ягодами.
На двух гигантов на огромных конях посматривали с вялым
интересом. Леся решила, что женщины в мужской одежде здесь не в диковинку.
Вскоре пошли нескончаемые ряды лавочек и крохотных рынков на каждом
перекрестке. Добрыня высматривал корчму, находил, хмурился и понукал коня
двигаться дальше.
Так проехали почти весь город, показалась городская стена,
массивные врата открыты, стража дремлет, на подводы и путников не ведет и
глазом.
Добрыня остановил коня. У входа в последнюю корчму танцевала
полуголая женщина. Порыв ветра донес запах вина, растопленного воска, сосновой
смолы, пота. Редкие поутру прохожие даже не оглядывались, спешили кто на рынок,
кто на работу.
— Ладно, — сказал Добрыня. Леся ощутила в голосе
витязя поражение. — Заглянем сюда. Остальные не лучше…
Они набросили поводья на крюки у коновязи. Добрыня метнул
монетку мальчишке, остановился посмотреть, сколько тот сыпет в кормушку зерна,
поднялся на крыльцо. Леся шла следом шаг в шаг, морщилась и старалась не
смотреть под ноги. Ступеньки забрызганы блевотиной и кровью. Сильный запах мочи
выворачивает ноздри.
Помещение оказалось заполнено разреженным дымом. В потолке
широкая дыра, но дым выходил нехотя, плавал под сводами широкими кольцами,
оседал черными лохмами на паутине. А сами пауки, огромные как воробьи, черные и
лохматые, неслышно скользили по таким же толстым мохнатым нитям.
Посреди корчмы жарилась на огромном вертеле туша быка. Жар
от красных углей заставил отодвинуться вместе со столами даже самых стойких,
уже упившихся, а то и упавших под стол.
Вместо воздуха туман из дыма, чада и удушливого запаха
горящего рыбьего жира: здесь его пользовали в светильниках вместо привычного
бараньего или свиного.
