Не оборачиваясь, ловил разговоры. Голоса все еще
потрясенные — слишком легко кияне перебили отборный отряд, но с другой
стороны, верховный хан прав: Редужай сам напросился на схватку. Жужубун его не
посылал. А когда пошлет в бой сам мудрый воитель Жужубун, тогда будут киян бить
точно так же, как те побили отважного, но не очень умелого Редужая…
Киевские дружинники постояли еще некоторое время, словно
утверждая победу, затем разом развернули коней и умело, не создавая толчеи,
втянулись в ворота крепости.
Створки захлопнулись, на стене народу стало еще больше.
Многие грозились кулаками, делали непристойные жесты, так свойственные черному
люду. Жужубун смотрел со спокойным хладнокровием. Силы города конечны, а
Степи — нет. Рано или поздно любой город начинает страдать от недостатка
еды и воды, от нехватки людей, что все же погибают на стенах.
Что ж, он возьмет их город намного раньше. Как только
подвезут стенобитные машины, он отрубит стены, а его воинство ворвется в город…
Солнце поднялось за плечами выше. Ворота Киева заблестели,
словно в самом деле выкованы из чистого злата. Жужубун всматривался в них
пристально, как вдруг створки, словно повинуясь взору, послушно раздвинулись.
Выехал рослый всадник на огромном коне. Створки тут же
закрылись. Степные удальцы помчались в его сторону, на ходу выдергивая сабли.
Кто-то начал размахивать над головой арканом.
Всадник пустил коня легкой рысью в сторону холма. Удальцы
налетели кучей, всадник легко отмахнулся. Жужубун не поверил глазам: сразу двое
вылетели из седел. Конь всадника перешел на галоп. За спиной Жужубуна тревожно
задвигались телохранители, выдвинулись вперед.
— Нет, — сказал Жужубун. — Кто бы этот
богатырь ни был, он хочет говорить.
Всадник держался в седле легко, словно степняк, но доспехи
на нем блистали дорогие, ромейские, только шлем русский да конь не степной, а
крупный, как арабский скакун, дорогой и явно неутомим в скачке.
На холм конь поднимался так же легко, как и несся по
равнине. Жужубун всматривался в молодое безусое лицо богатыря. Сердце застучало
тревожно и счастливо. Он боялся поверить глазам, ведь это его собственное лицо,
только на тридцать лет моложе…
Всадник придержал коня, подъехал шагом. Телохранители
застыли с обнаженными саблями, Жужубун видел, как они бросают быстрые взгляды
то на него, то на молодого героя.
— Сын мой, — вырвался из груди Жужубуна
крик. — Сын!
Богатырь улыбнулся, словно солнце осветило его хмурое лицо.
Они раскинули руки, обнялись, не слезая с коней. Телохранители со стуком
бросали сабли в ножны. Глаза их не отрывались от отца и сына. Мало кто из
богатырей сравняется ростом и дородностью со старым Жужубуном, но этот молодой
витязь на полголовы выше, в плечах шире, а сила в нем чувствуется непомерная…
Шаман пробурчал громко:
— Старый дурак… А кто обещал с меня шкуру содрать?
Жужубун крикнул счастливо, не выпуская из рук плечи
богатыря:
— Эй, дайте ему меру золота!.. Все точно: я на холме,
сын прискакал на добром коне…
Конь под Дюсеном весело помахивал гривой, гордясь таким
всадником. Жужубун смотрел с любовью.
— Это все твое войско? — спросил Дюсен.
— Не все! — ответил Жужубун обидчиво. — Это
только передовой отряд. Остальное еще подходит.
— Нет, я хотел спросить, это все войско твое?
— Да, сын мой. Ты — сын верховного хана! Вся
власть в Степи передана мне. Никогда еще в одной руке степного властелина не
собиралась такая неслыханная мощь. Тысячи и тысячи молодых героев и богатырей
приняли участие в Великом Походе. Но не только они… Все мужчины, кто может
держаться в седле, двинулись на Киев. Скоро ты узришь это несметное войско! В
стойбищах остались только женщины, старики и дети.
Дюсен с восторгом смотрел на восток. Там до самого горизонта
тянутся шатры, а костры горят так часто, словно полыхает степь. Ветер донес
запах огромного войска, ржание коней, слышный гул множества топающих ног и
копыт.
— Все время подходят новые силы, — сообщил
Жужубун. — Завтра уже можно будет дать настоящий бой.
Дюсен некоторое время смотрел на исполинское войско, затем
огонь в глазах погас, плечи опустились. Жужубун с удивлением видел, как
помрачнел его сын-богатырь.
— Отец, — сказал Дюсен медленно, — если ты в
самом деле шел за мной… то зачем этот бой завтра?
Жужубун оглянулся на огромное поле, где не видно земли под
рядами войск. На лице проступило на миг смущение, затем гордо выпрямился:
— Ты посмотри, какую силу привел!.. Мы не надеялись,
что проклятый киевский каган струсит настолько, что отдаст тебя без боя.
Все-таки слава о нем идет как о коварном, но отважном воине… Мы собирались
взять город и сжечь дотла, разметать головни, тебя вытащить связанного из
подземелий… Кто же знал, что киевский князь, устрашившись нашей мощи, поспешно
отдаст тебя сам? Сын мой, я не могу повернуть такое огромное войско. Да пусть
свершится предначертание… Да, мы на рассвете пойдем на приступ. Мы возьмем город,
сожжем, развеем по ветру, мужчин и женщин зарежем на месте, а в полон возьмем
только детей и молодых девушек. В неволе забудут родной язык, станут
печенегами. А на месте Киева будут пастись стада и табуны… Не будет больше
Киевской Руси, а будет отныне и навеки Великая Печенежская Орда. Нет,
Печенежский каганат…
Дюсен молча оглядывал поле. Отсюда с холма обзор широк, но
куда ни падал взор, везде бесчисленные костры, везде остроконечные юрты, везде
группки всадников, объединенные родовым знаком, везде блестит оружие.
— Да, — сказал он наконец, — с этим войском
Киев взять можно…
Жужубун изумился:
— Что значит — можно?.. Возьмем обязательно. Без
особых усилий. Но, сын мой, я не вижу в твоих глазах ликования. Почему? Ведь
это я, создающий первую империю печенегов, а ты — первый, кому ею править!
— Мне?
— Да, сын мой. Пользу извлечь можно отовсюду. Ты сидел
за столом самого киевского кагана, слушал его речи, видел и запоминал, как
говорит с воеводами, знатными людьми, послами, как умеет переламывать в свою пользу
важные дела… Ты все это запомнил, сын мой! По глазам вижу. И ты будешь лучшим
правителем, чем я. Я — последний из кочевых ханов, а ты будешь первым, кто
начнет править городами и землями.
Дюсен ощутил, как плечи расправляются шире, а тело
наливается нечеловеческой мощью. Кровь прилила к сердцу, приятный жар потек по
телу. Да, он давно подумывал, но никогда не произносил этого вслух, что надо бы
хоть часть своего народа посадить на землю, научить пахать и сеять. Но вот его
отец, старый и мудрый хан, никогда не покидавший Степи, ничего не зревший,
кроме ее просторов, вдруг проник мудростью в суть вещей и говорит то же
самое!..
