Страх холодил все тело Владимира. Он стискивал зубы, дабы не
стучали, и потому ответ прозвучал несколько надменно:
— Кому? Ведь тысячу лет никто не живет.
— Он мстит тем, кто вышел из рода его врага. Или тому
племени, что образовалось… Известно мне, что он дышал лютой ненавистью к Киеву,
ибо Кий из рода тех героев, что тысячу лет тому его убили девять раз и повергли
в ад…
От него пахло даже не медведем, а псиной, словно попал под
ливень. Маленькие глазки покраснели от бессонной ночи, а губы зло загибались,
показывая острые клыки.
— И что же, — сказал Владимир враждебно, — у
нас нет защиты?
Белоян развел руками. Жест был страшен. Владимир на миг
похолодел — хоть руки и человечьи, но волосатые, а сила в них десяти
медведей, — но усилием воли заставил вспомнить, что видел морды и
пострашнее. Особенно утром после удалого пира.
— Может, и есть, — ответил Белоян, — но я
сейчас не вижу.
— А если воинской силой?
— Он где-то в глубине печенежского войска, —
напомнил Белоян.
— Но как-то же… Кий же бивал?
— Не Кий, — строго сказал Белоян. Владимир
прикусил язык — Белоян из тех, кто уверен, что в старину все горами
трясли, а в потомстве всем миром соломину не поднимут, — а Белоян вздохнул
и повторил: — Кто-то постарше… Были богатыри в нашем племени!.. Но побил
его, как я узнал по звездам, не силач, а волхв…
— Кто?
— Неведомый волхв, но сила в нем была неведомая…
— А ты не волхв?
— Волхв, волхв…
— И что же?
Медвежья морда пошла складками, верховный волхв явно с
неудовольствием морщился.
— Может быть, и мы бы нашли на него управу. Но у нас
нет времени!.. А сейчас он сумел вызвать силой своих черных чар… Ты, княже,
сядь. Я не хочу, чтобы ты грохнулся посередь палаты…
Владимир дернулся:
— Что вызвал? Бурю? Град? Лягушек с неба?
Белоян помолчал, а когда заговорил, от хриплого медвежьего
голоса мороз прокатился по спине:
— Если бы. Ведь бога еще никто не вызывал.
Владимир отступил, будто от удара в лоб. Пошатнулся,
ухватился за край стола:
— Ты что речешь? Разве боги могут вот так являться?
Даже если тот трижды великий колдун?
— Не могут, — ответил Белоян тихо. — И не
являются. Но это наши боги. Когда уже… мир стал таким, какой есть. А тот черный
чародей вызвал бога из тех темных времен, когда боги дрались между собой,
дрались с людьми, дрались с матерью-сырой землей… да тогда и не была она еще
матерью!.. Этого бога мы не знаем! И никто не знает. Нет на свете людей,
которые могли бы вознести ему хвалу или проклятия. Только тот колдун знает его
имя. И потому тот бог пришел на его мольбы. Звезды сказали, что чужой бог
сейчас тянет мощь из земли, звезд и воздуха… Завтра на рассвете будет в полной
силе. Городские стены не остановят! Как и стрелы или мечи… Для нашего оружия он
неуязвим… Даже не знаю, что делать. Наверное, тебе надо бежать из Киева.
Владимир оскорбленно вскинул голову:
— Почему?
Белоян не ответил, тяжело поднялся. Шерсть на морде висела
клочьями, сбивалась в колтуны. В уголках широкого рта выступила слюна, а
маленькие глазки слезились.
— Три ночи без сна, — сказал он невпопад. —
Да еще пришлось мухоморы жрать корзинками, дабы зов пращуров слышать лучше… До
сих пор их голоса в ушах…
Владимир поддержал его под руку, из-за густых черных волос
больше похожую на лапу, толстую, хотя под пальцами чувствуется рука молодого,
сильного воина, перевитая могучими мышцами, с длинными человечьими пальцами,
хотя тоже толстыми и с когтями вместо ногтей.
— Доведу до крыльца, — сказал он. — Дохну
воздухом, а то здесь один чад. Так почему надо бежать?
Гридни проводили их долгими взглядами, но пойти следом не
решились. Владимир вел верховного волхва по длинному коридору, справа
доносились удалые вопли пирующих, по дороге встретили ополоумевших слуг с
полными подносами. Владимир свернул в малый коридор, которым пользовались
только он да немногие из бояр, вывел Белояна на крыльцо. Постояли малость,
вдыхая чистый воздух.
— Он придет за тобой, — ответил Белоян
наконец. — Ему нужен ты. Он так и сказал, что должен пролить кровь рода,
унизившего его… имя не прочел, прости. Взять кровь за кровь, зуб за зуб, око за
око, а жизнь за жизнь.
Владимир смотрел исподлобья.
— Да? А если убьет меня, город пощадит?
Белоян помолчал, уронил голову:
— Об этом звезды молчат. Но так хоть ты уцелеешь…
— Надолго ли? — спросил Владимир горько. —
Буду носиться по лесам, по долам как побитый пес, сберегая всего лишь жизнь! А
за мной по пятам будет этот… бог? А я буду терпеть обидные выкрики в спину?
Белоян сказал хмуро:
— Это ненадолго. Я найду, как остановить даже бога. Уже
засадил всех волхвов искать! Как бы ни был силен этот бог, но однажды
столкнется с силой, что ввергнет снова на тысячу… не на тысячу, а вообще в
мертвый сон. Или обратит в камень. Навеки!
Владимир хлопнул ладонью по столу:
— Нет, Белоян. Не все на свете по уму деется. Иной раз
поступить по уму — это убить в себе человека. И хоть потом живет вроде бы
человек по виду, даже мудрый, ведь уцелел, а на самом деле — мокрица
мерзкая!.. Нет, жить надо не по уму, а по чести. Если его не возьмет булат, то
нароем ловчих ям поглубже, внизу колья… Поглядим, останется ли цел? А если
останется, то как насчет швырнуть сверху мельничный жернов?.. Пойдем поглядим,
что и где можно сделать… Ничего не выйдет, тогда сам выйду супротив него с
мечами в руках! Погибну? Так мы все когда-нибудь умрем.
Их голоса в тишине звучали непотревоженно. Когда Белоян
ушел, Владимир сделал несколько коротких быстрых вздохов, очищая голову и
грудь, повернулся и исчез за дверью.
А еще позже, когда его шаги стихли, наверху на толстой потолочной
балке навеса над крыльцом зашуршало. Тоненькая детская фигурка повисла на
руках, пальцы разжались. Мальчишка упал на пол, перекатился на бок. И, вскочив
как кот, помчался на задний двор к братьям, сообщать жгучую новость.
Дюсен крался неслышно как степной пардус. И хотя день тих, в
небе ни облачка, но двигался как тень, даже трава под ним словно бы не мялась.
Кленовый Листок шла торопливо, часто оглядывалась. Еще когда
миновала городские врата, в испуге едва не выронила лукошко: страж за спиной громко
кашлянул, словно переломил бревно. Печенежский стан за холмами, отдельные
всадники проскакивают к городской стене, но в лес, как знала, ни один степняк
никогда не сунется. И потому, что с конем в лесу делать нечего, и потому, что
печенеги смертельно боятся лесных славянских богов. Но все же когда вошла в
лес, смотрела не под ноги, где изящные ступни давили красные сочные ягоды, а по
сторонам…
