— Наконец-то!.. Тебя же со стен…
— Дурак, — крикнул второй.
Не договорив, он опрокинулся, лицо пересекла глубокая рана.
Дюсен закричал от гнева и стыда: они ж не на помощь звали — за него
страшились, свои жизни презрев, и с этой мыслью с утроенной яростью рубил и
сокрушал, прорубывая дорогу в стене пеших киевских ратников. Многие сильные
мужи Киевщины нашли смерть от его страшной сабли, многие падали под копыта
коней, обливаясь кровью и проклиная князя, что на погибель войску русичей
вскормил и воспитал такое чудовище.
Когда пробились к своему войску, с ним оставалось меньше
дюжины. Забрызганные свежей кровью, с пылающими от гнева лицами, они были как
молодые львы, что попировали среди стада молодых и жирных овец.
Глава 38
Палец великого князя двинулся вдоль днепровского берега,
завис в нерешительности, качаясь от берега к берегу, поднялся к земляному валу.
Воеводы напряженно следили, где Владимир предлагает поставить новые рубежи
обороны. На большой карте Киев стоит одиноко, печенежские орды князь пока
отмечал чем попадалось под руку: кольцами, камешками, раковинами.
В коридоре послышался грохот, тяжелый топот. Кто-то истошно
закричал. Воеводы повернулись к двери, быстрый и злой Макаш метнул ладонь к
рукояти меча.
Дверь распахнулась с грохотом, спиной вперед влетели два
дюжих гридня. Перекувыркнувшись через головы, остались лежать, как две
распластанные жабы. Следом вошел, тяжело шагая, высокий хмурый воин. Огромные,
как отесанные бревна, руки были свободны, но из-за спины выглядывал длинный
кривой меч, а на поясе висели два узких ножа.
Владимир поднялся, движением руки остановил вскочивших
воевод. Воин хмуро оглядел всех, остановил взор на Владимире:
— Ты каган этого племени?..
— Я князь, — ответил Владимир сдержанно. —
Кто ты, посмевший войти так дерзко…
— Меня зовут Мирант, — сообщил воин. — Я был
побежден в поединке великим воином… да попадет он в небесное воинство моего
избранного народа касогов, а я дал ему слово явиться на службу киевскому князю.
Воеводы загалдели как гуси, несолидно таким уважаемым и
солидным людям, а Владимир, прищурившись, оглядел воина с головы до ног:
— Скажи, доблестный Мирант… тебя победил воин в красном
плаще? Лик светел, золотые кудри до плеч?
Мирант кивнул, а Волчий Хвост неосторожно спросил:
— И женщина с ним, говорят…
Мирант покачал головой:
— Нет.
Воеводы удовлетворенно переглянулись, Волчий Хвост сказал
уверенно:
— Точно Добрыня! Чтоб он да с бабами…
Воин зычно кашлянул, прочищая горло, сплюнул прямо на пол,
добавил:
— С двумя женщинами.
В палате настала мертвая тишина. Волчий Хвост переспросил
неверяще:
— С… двумя… женщинами?
— Это не женщины, — сказал Мирант медленно. Глаза
его стали совсем щелками, а голос превратился в тягучий мед. — С ним были
не женщины.
— А… кто?
— Небесные девы, созданные Творцом всего сущего для
утех мужчин. Одна знойная как дыхание пустыни, тело как золотой мед, собранный
небесными пчелами. Щеки как персик, дыхание ароматно, стан тоньше камыша… а
вторая… О, вторая! Это падающий с небес водопад чистой холодной воды, что
способен исцелить любого мужчину и вдохнуть в него силы. Это наслаждение для
настоящих, это для мужчин, которые…
Он захлебнулся потоком жарких слов, глаза горели, и грудь
раздувалась от избытка чувств.
Волчий Хвост покачал головой:
— Нет, это не Добрыня!
— Не Добрыня, — сказали и другие. — Не может
быть, чтобы Добрыня… Не Добрыня, точно не Добрыня. А если Добрыня, то уж точно
мир гикнулся.
Дюсен снова рубился в гуще схватки, сабля пощербилась от
частых ударов, а толстые пластины доспехов от зарубок стали похожи на колоды
для рубки мяса. Он дрался зло и умело, весь уйдя в искусство защищаться и бить
в ответ, когда вдруг увидел шагах в семи хана Уланбега, бледного и с отчаянными
глазами. Тот сражался с двумя киевскими ратниками. Старый степной барс был все
еще силен, на помощь не звал, хоть левая рука бессильно болтается вдоль тела,
сабля мелькает только в правой, со спины к нему набегает еще один, оскаленные
зубы, разинутый в крике рот…
Дюсен коротким ударом рассек горло своему противнику,
молниеносно выхватил из его пальцев короткий боевой топор, коротко и сильно
размахнулся — метанию топоров научился в Киеве — тяжелое лезвие со
свистом завертелось в воздухе. Уланбег уже сразил одного, перед ним другой киянин,
могучий и сильный, уже занес карающий меч, а в это время сзади набегает еще
один…
— За спиной! — страшно закричал Дюсен.
Уланбег мгновенно повернулся, инстинктивно поднимая саблю
для защиты. Меч киянина опустился, звон — и смертоносное лезвие меча
скользнуло по лезвию сабли в сторону. В тот же миг булатное лезвие топора,
брошенного Дюсеном, с силой ударило киевского воина между лопаток. Дюсен слышал
звон разрубаемых кольчужных колец, хруст плоти и треск костей. Лезвие
погрузилось наполовину, перерубив хребет.
Воин рухнул вниз лицом, но сумел перевернуться на бок.
А Дюсен, вырвавшись из поредевшего кольца, бросился к
Уланбегу. Старый богатырь, орудуя одной рукой, сумел потеснить киевлянина, а
когда тот споткнулся и взмахнул рукой, чтобы удержаться, успел нанести прямой
удар в живот. Дружинник согнулся и упал, подхватывая выпадающие кишки.
Уланбег повернулся к Дюсену. Грудь его бурно вздымалась,
кровь текла и по правой стороне головы, на груди три раны, но глаза улыбались.
— Твой отец будет счастлив, что у него такой сын!
А Дюсен, холодея как смерть, смотрел на сраженного им в
спину воина. Тот лежал на боку, шлем от удара о землю скатился, огненно-рыжие
волосы разметались, пачкаясь размокшей в крови землей.
А Вьюн слабо улыбнулся. Его синеющие губы прошептали:
— Ты не виноват… Ты меня не видел…
— Твой плащ! — вскрикнул Дюсен. — Где твой…
Зачем ты снял…
Веки Вьюна медленно опустились. Уланбег взглянул на бледное
как смерть лицо сына друга, отступил. В глазах старого воина было глубокое
сочувствие. Ему подвели коня, помогли сесть и увели бегом, поддерживая
шатающееся в седле тело.
— Что я наделал?.. — прошептал Дюсен в
отчаянии. — Что я наделал?!
Со всех сторон крики становились громче. Со стороны киевских
ворот выметнулись всадники на тяжелых конях. В бой вступила передохнувшая
княжеская дружина. Степняки начали отходить.
Слезы подступили к горлу. Дышать стало трудно, мир заволокло
дымкой, а из горла вырвался страшный звериный крик:
