Они двигались наискось мчащейся лавы всадников, подобно
турам сквозь пшеничное поле, никто не мог их ни остановить, ни даже задержать,
длинные мечи сверкали так часто, словно у всадников было по дюжине рук с
оружием.
— Навстречу! — загремел Владимир. Он вытянул руку
с мечом. — Кто бы ни были эти герои… им тоже нужна помощь!
Конные ринулись навстречу печенежской лаве. За ними со всех
ног понеслись пешие. Во вскинутых к небу руках грозно блистали топоры. Печенеги
не стали сдерживать коней, ударили с такой мощью, что семь их первых рядов
погибли сразу, словно налетели на каменную стену. Со стороны киян от страшного
удара погибли почти все, кто был в переднем ряду, даже могучие и огромные как
башни богатыри задыхались от тесноты, падали с коней.
Но лава печенегов остановилась, теперь рубились грудь в
грудь, рубились молча, свирепо, а когда теснота не давала ударить мечом,
хватались зубами, дрались короткими ножами.
Владимир рубил яро, сцепив зубы, вымещая злость и стыд за
почти взятый печенегами Киев. Голова гудела от ударов стрел, дротиков. В него
метали топоры, а он с двумя мечами в руках прокладывал дорожку глубоко в
середину печенежских войск. Дружинники едва успевали вклиниваться в
прорубленную им щель, пока не захлопнулась, не всегда удавалось закрыть спину
князя, но кольчуга из небесного металла выдерживала все удары, только когда
князь ее снимет… если сумеет, все тело будет сплошным кровоподтеком.
Головы и плечи неведомых героев плыли по морю печенежских
голов навстречу, а справа в середку войска прорубался сверкающий красными
доспехами гигант на красном коне. Его длинный меч сверкал как молния, за ним
оставалась радужная дуга, красный щит звенел, принимая удары топоров, дротиков,
а воздух рябил от стрел, что щелкали с такой силой, что расщеплялись на мелкие
лучинки.
Внезапно в тылу печенежских войск раздался яростный крик,
что взлетел, казалось, до небес. Видно было, как там заколыхались массы
всадников, заблистали сабли, потом в неумолкающем крике прорезались нотки
страха, ужаса, паники.
Среди серого как утки войска возник сверкающий всадник на
белом как лебедь коне. В его руке блистала полоска прямого меча, а когда он
погнал коня прямо через вражеское войско, словно белый кречет через стаю серых
уток, за спиной Владимира кто-то восторженно ахнул:
— Лопни мои глаза… Рогдай!
Еще несколько голосов завопили:
— Рогдай!
— Рогдай вернулся!
— С нами Рогдай!
Владимир перевел дыхание, набрал в грудь воздуха и крикнул
зычно:
— Вперед, ударим зело!.. Последний бой!
Дружинники, что уже раскачивались от усталости в седлах,
раненые и обессиленные, снова засверкали глазами, руки крепче стиснули рукояти
тяжелых сабель, из пересохших глоток вырвался единый вопль:
— Слава!
Владимир прорубился к Рогдаю, тот узнал, оскалил зубы в злой
усмешке. Громадный, он перемещался с легкостью проворного гибкого зверя, его
меч оставлял за собой сверкающую дугу, потому что двигался быстрее, чем успевал
ухватить глаз, конь разбивал копытами черепа, хватал зубами за головы, давил,
как гнилые орехи, страшно и победно ржал прямо в лица потерявших мужество
противников.
— Рогдай! — крикнул Владимир. — Как же ты…
Рогдай повернул коня, голос его смешался со скрежетом
разрубаемого шлема и хрустом костей:
— Потом. Все потом!
Печенегов начали теснить. Дикая радость хлынула в грудь
Владимира. Внезапно ощутил, что победа не так уж и далека. Ведь это лучшие силы
Жужубуна!
Он поднял тяжелый меч. Конь ступал осторожно, переступая
тела, но они лежали горами, алая кровь бежит струями, горячими красными
ручейками. Владимир старался не думать, какое кровавое озеро соберется в
низине, какая страшная река из него потечет.
Один из павших застонал, пошевелился. Это был толстый воин в
хороших доспехах, а когда поднял голову, Владимир с трудом узнал Волчьего
Хвоста. Кровь текла из разрубленной скулы, из рассеченного надбровья, а черные
губы были расквашены так, словно по ним ударили булавой, а потом его еще и конь
лягнул.
— Ты-то чего здесь? — рявкнул Владимир. — Мне
воевод надо хоть на племя оставить!
— Любое войско без головы гинет, — ответил Волчий
Хвост сиплым голосом. — А какая из тебя голова, если сам в сечу как пес
шелудивый на кость?
— Можно подумать, ты не кинулся!
— Я отступал с боем, — возразил Волчий Хвост с
достоинством. — А вообще-то в такие часы за сброю берутся все. Вели
послать своих олухов на холм! Надо повязать ханов, пока не разбеглись.
Владимир оглянулся. За его спиной остались только двое, да и
те жадными глазами смотрят на сечу, явно мысленно уже рубя, круша, повергая,
истребляя ворога, вбивая по уши в ныне русскую землю.
— Эй, — закричал Волчий Хвост. — Авта… как
тебя… Автанбюр!.. Перейми ханов, пока еще не сообразили…
Автанбор услышал, оглянулся раздраженно, но послушно
повернул коня и погнал на холм. К счастью, ханы еще не могли поверить, что
победу, которая была почти в их руках, вдруг выдрали грубо и неожиданно.
Богатыря встретила дюжина сильнейших всадников, личная охрана ханов, Автанбор бешено
рубился, к нему помчались еще двое неизвестных героев, что явились неведомо
откуда, втроем смяли, повергли, поднялись на холм. Видно было, как бросают
людей в халатах наземь, вяжут руки. С другой стороны холма на спасение ханов
ринулись последние два отряда печенегов, что еще не вступали в бой. Им
наперехват ринулись всадники, под которыми дрожала земля, а облик был так
страшен, что темнело небо. Эти новые богатыри разметали печенегов, как львы
растерзали бы стадо газелей, а сами поднялись на холм, грубо побросали пленных
ханов себе на седла.
Отборные отряды дрались стойко. Их вырубили начисто, а серая
масса печенегов бросила оружие, дабы проще убегать, повернула коней. Все из
киян, кто мог сидеть в седле, хватали коней с опустевшими седлами и, кипя местью,
бросались вдогонку.
Владимир отыскал Рогдая и Залешанина, обнял Рогдая,
благосклонно кивнул Залешанину, все-таки этот смерд вел себя достойно,
отодвинулся, жадно всмотрелся в темное, осунувшееся лицо великого витязя:
— Глазам не верю!..
— Да что там, — ответил Рогдай.
Он оглянулся зачем-то на Залешанина. Тот даже не стал
вытирать палицу, красную и липкую, рассеянно забросил за спину, а глаза
тоскливо смотрели поверх голов.
— Я просто не знаю, так счастлив, — говорил
Владимир, потом вдруг дернулся в удивлении. — Постой!.. Но ведь… а как же…
вам же нельзя сегодня! Ты ж сам говорил, сутки здесь, сутки… ну, там.
Он внезапно осекся. Рогдай смолчал, снова покосился в
сторону Залешанина. Тот, видя, что отмолчаться не удастся, буркнул тоскливо:
