Грохот не прекращался. Череп разламывало от грохота, он
чувствовал, что из ушей идет кровь, барабанные перепонки лопнули... или лопнут,
а бомбы падают по его следу, где-то высоко в небе кружат огромные самолёты,
пилоты ловят его в прицелы самонаводящихся бомб, по нему бросают и бросают
тонны, тысячи тонн смертоносного металла, что взрывается, разносит все вокруг,
размалывает деревья в древесную муку, а на месте падения оставляет кратеры, как
на Луне...
Часто в момент удара бомбы вспыхивали пожары. Или же это с
самолетов сбрасывали особые бомбы, что поджигали тайгу. Огонь догонял, заходил
справа и слева, однажды довелось с разбегу влететь в пламя, скатился в огромную
яму, куда поместился бы весь двор с домом и сараями. Почва горячая, руки
обожгло о мелкие кусочки металла. Земля дымится, а когда он на четвереньках
выкарабкался, ахнул и замер на месте.
Сопка, что в версте впереди, зияла голая, словно с неё сняли
шкуру из деревьев. Вместо суровой тайги широкое пространство, засыпанное белой
щепой и зелёными листьями. Даже мелкие веточки посечены так, что не отыщешь
длиннее, чем карандаш. Везде поднимаются дымки, это от раскалённых осколков
бомб и крылатых ракет начинает загораться лес.
Мать моя... сказал он потрясённо. Что же это...
Боковым зрением увидел движение в посеченных осколками
кустах. Остро ощутил свою беспомощность, из оружия остался только охотничий нож
на поясе, но через пару шагов увидел, как, пятясь, человек в забрызганной
грязью одежде вытаскивает из кустов другого, забрызганного кровью.
Человек оглянулся, Савелий узнал Васятку. Тот опустил
раненого на землю, это был Пескарь, с которым последние тридцать лет делили
зимовки. Из рваных ран на груди широко текла кровь, лицо старого охотника было
жёлтым, нос заострился. Веки затрепетали, поднялись.
Пескарь простонал, старик держится в живых явно с трудом,
заставляя себя жить, в глазах стоит мука. Внезапно он закашлялся, кровь хлынула
изо рта. Веки медленно опустились. Васятка заплакал, плечи затряслись.
Савелий положил ладонь на плечо молодого парня,
предостерегающе сжал. Это простые люди умирают просто, а таким людям, как
Пескарь, в последний миг открывается будущее. Они успевают сказать последние
слова, в которых великая мудрость...
Губы Пескаря зашевелились. Он прохрипел с натугой:
Не смеют крылья черные... над Родиной летать... Поля её
просторные... не смеет враг топтать...
Голова его откинулась, он умолк. Глаза остановились. Савелий
молча провёл ладонью по залитому кровью лицу. Последние слова, слова мудрости.
Правда, он слышал их и раньше, но тогда в одно ухо влетало, из другого
вылетало.
Но теперь эти слова останутся с ним навсегда.
Глава 52
Командующий эскадрой, адмирал Донатонитолупулос, сокращенно
Дон, с мостика гордо посматривал на узкую полоску горизонта.
Ему впервые доверили столь серьезный поход. Прошлый раз
высадкой в Крым руководил адмирал Кребс, но что-то прошло неудачно, были
допущены какие-то серьёзные ошибки, неудачу замяли так умело, что даже во флоте
были уверены, что манёвры американской армии на территории Крыма прошли
успешно, дикари встречали с цветами, а моряки перетрахали всех русских, их скот
и собак.
Но для этих манёвров тщательно отобрали состав. Чтобы не
попал ни один человек из того, неудачного. Словно бы один человек может
заразить вирусами неудачи весь победоносный флот!
В капитанской рубке он чувствовал себя как Господь Бог за
пультом управления Вселенной. Это был зал с тремя сотнями дисплеев, на которых
высвечивается работа как всех узлов огромного организма, вернее, огромного
скопления металлических органов авианосца, так и всего, что может иметь
отношение к эскадре: постоянно обновляющиеся снимки русского флота, берега
Крыма, суета на палубе русского головного крейсера, данные о движении
обнаруженных русских подлодок...
Да и сотня офицеров, которые обслуживают эту громаду
сверхмощных компьютеров, это не пьяненький штурман Джон, с которым он начинал
свою морскую карьеру. Сидят, голубчики, чистые и наглаженные, шампунем и
дезодорантом за милю прёт, глаз не отрывают от экранов: сверхтонких,
жидкокристаллических, зрениесберегающих.
Вахтенный офицер доложил:
Сэр, русский флот в самом деле загородил дорогу.
Дон сказал веско:
У нас есть договорённость с правительством Украины. Никто
нам не помешает... тем более русские, сделать высадку в Крыму. На этот раз
полномасштабную!
Вахтенный заметил:
Прошлый раз мы потеряли группу отборных коммандос. Это
как-то замяли, но мы-то знаем, как они нам рады!
Прошлый раз мы не приходили всем флотом, возразил Дон.
Полный ход!
Минуту спустя за дверью послышался топот. Вбежал Андрирос,
блестящий офицер, которому карьера обеспечена не только потому, что он любимый
племянник Дона, но и тем, что он в самом деле любит флот и умеет в нем
устраиваться.
Сэр! Сообщение с русского крейсера!
Дон буркнул презрительно:
Ну?
Наглость, сэр! Они сообщили: «Вы приблизились к нашим
берегам. Требую остановиться. Иначе открываю огонь».
Дон отмахнулся:
Даже не отвечайте. У них, говорят, нет ни бензина, чтобы
двигаться, ни хлеба, чтобы поднять руки к пусковым установкам. Тем более не
хватит духа.
Вахтенный попятился. Он слушал не только передачи для
победоносного флота, а в общих новостях проскальзывало, что бензина у русских
уже хватает, как и хлеба. А духа на безумства и нелепые поступки у них всегда
хватало. А с той поры, когда население России начало принимать ислам, строить
мечети, у них фанатиков стало намного больше, намного...
А если они вдруг выстрелят? поинтересовался он тихо.
Не выстрелят, ответил адмирал безапелляционно.
А вдруг?
Оглянись, посоветовал Дон добродушно. За нами такой боевой
флот, который был разве что в СССР... Но не в этой жалкой России. А у них тоже
есть глаза. Уже пересчитали не только корабли, но и все самолёты у нас на
авианосце! И крылатые ракеты под крыльями.
Они долго молча смотрели на экраны, затем за спиной Дона
послышалось деликатное покашливание Андрироса.
Еще сообщение, сэр. «Последнее предупреждение. Если не
повернёте и не покинете наши воды, открываю огонь на поражение».
Дон хохотнул:
Мне это нравится. Помню, я был ещё мальчишкой, когда наши
самолёты все время пролетали над Китаем. Те всякий раз заявляли «гневные и
самые решительные протесты». И даже нумеровали! Первый протест, второй,
третий... помню, мы в школе устроили вечеринку по поводу пятисотого «гневного и
самого решительного». Не знаю, сколько их было всего, но потом пришла эра
спутников, дешевле стало фотографировать с орбиты, и наши самолёты перестали нарушать
их границы... Когда этого захотели мы, а не из-за протестов вшивого Китая!
